Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

— Вы собираетесь сниматься с якоря или нет? Или, может, мне в полицию позвонить? Они вас живо отсюда выпроводят!

Мик подошел к сторожу вплотную и поднес к его лицу кулак, сжав его так, что побелели шрамы на костяшках пальцев.

— А этого не хочешь?

Алан оттащил его за руку.

— Послушай, Мик, хватит, пошли отсюда. Не связывайся.

Мик вырвал у него руку, резко повернулся и зашагал прочь.

Только когда ребята отошли на солидное расстояние, сторож крикнул:

— Проваливайте отсюда, кретины несчастные! Тюрьма по вам плачет!

Мальчишки остановились и показали ему четыре кукиша. Мик сделал вид, что возвращается обратно, но сторож юркнул в проходную и захлопнул за собой дверь, рассмешив ребят.

Но очень скоро мальчишки сникли и уныло побрели дальше. Обоих тянуло домой, но не хотелось видеть родителей. Каждый раз одно и то же: ожидание, надежда, потом горькое разочарование и утешающие улыбки. Они чувствовали себя виноватыми, словно плохо искали работу. Ведь родители не поверят, что они весь день рыскали по городу, а не торчали у бильярдного стола, или возле игровых автоматов, или еще где-нибудь.

Мик услышал шум автобуса, оглянулся и подтолкнул Алана. Оба припустили к остановке в ста ярдах впереди. Но едва они пробежали полпути, Алан остановился и стал хохотать. Мик оглянулся на него, но продолжал бежать подпрыгивая, словно исполнял какой-то народный танец.

— Эй, болван, поторапливайся! Не успеем!

Но Алан продолжал смеяться.

— А чего ради? Денег ведь все равно нет!

Мик и сам это знал. Он тоже сбавил шаг, хотя и не сразу, — кому охота расписываться в своем поражении да потом еще три мили пешком тащиться.

Водитель притормозил, чтобы подобрать их, хотя до остановки было далековато. Но увидел их смеющиеся лица, решил, что они валяют дурака, дал гудок и погрозил им пальцем.

Мик подождал, пока Алан поравняется с ним, и они двинулись дальше; эпизод с автобусом немного отвлек их от мрачных мыслей.

Прошло еще несколько недель. Как-то Мик с Аланом сидели на качелях на детской площадке в своем дворе. Это были качели для малышни; те, что для взрослых, были или сломаны, или заброшены на верхнюю перекладину. Алан с трудом протиснулся между цепей желтых пластиковых качелей, а Мик забрался в красную люльку, в которую обычно сажают самых маленьких. На соседних качелях сидела девчушка, она еще толком не разобралась, нравится ей качаться или нет. Но стоявший рядом дедушка легонько толкал качели и каждый раз, когда они приближались к нему, подбадривающе улыбался девочке.

Зато у Мика и Алана никаких сомнений не было: болтаться в воздухе на неудобных сиденьицах не доставляло им никакого удовольствия, и они то и дело поглядывали на безлюдную спортплощадку. Приятели очень устали и измучились — ни денег, ни работы, никаких планов на будущее. Не радовали даже хорошая погода и ласковое солнышко. От этого только еще паршивее становилось на душе. День был безветренный, все залито осенним солнцем, и тишина вокруг казалась особенно ощутимой, она словно окутывала их, и от этого они острее ощущали свою неприкаянность и одиночество.

— Что тебе отец скажет, как думаешь, Мик?

Они так долго молчали, что Мик не сразу понял, о чем речь.

— Не знаю, — сказал он. — Я ведь еще об этом даже не заикался. А твои что?

— Мать не в восторге. Отец говорит — мне решать. Считает, все равно я сделаю по-своему, что бы он ни говорил. — Алан выпрямился на качелях во весь рост и принялся раскачиваться. — Помнишь, мы расспрашивали солдат, когда в школе учились? Они говорили, у них там прекрасная жизнь.

Мик замер, прислушиваясь к ритмичному поскрипыванию качелей. Вдали продавец мороженого распевал песенку «Апельсины и лимоны».

— Оно и понятно, но им ведь положено так говорить, верно? Не скажут, же они, что в армии на самом деле отвратительно? Тем более если рядом офицер. Знаешь, что будет потом, когда он отведет их в казарму!

— Все понятно, но звучит это правдоподобно. Особенно насчет путешествий. Говорят, их в Германию отправляют, и в Норвегию, и во Францию…

Он оттолкнулся посильнее, и качели взлетели, насколько позволяла длина цепей. Девчушка на соседних качелях посмотрела на него с опаской и попросила дедушку спустить ее на землю. А Мик продолжал раскачиваться. Алан подталкивал его.

— Во Францию?! Да не посылают их во Францию.

Алан перестал раскачиваться и сел. Всякий раз когда качели оказывались внизу, он поднимал ноги повыше, чтобы не задеть землю.

— В конце концов, если даже и не понравится, ты ведь не на всю жизнь туда идешь, верно? Всего на три года. Ну а что такое три года?

Три года — это не так уж мало, подумал Мик.

— Не знаю. Я еще поищу. Должна же подвернуться хоть какая-нибудь работенка.

К качелям подошла женщина с малышом, который теребил мать за юбку и твердил, что хочет покататься. Девчушка все еще сидела на качелях, и дедушка уговаривал ее: взрослый мальчик ее не обидит. Мальчуган без конца хныкал и дергал мать за подол. Увидев на юбке пятна от его липких пальчиков, женщина окончательно потеряла терпение.

— Послушайте! Качели для малышей, а не для таких верзил, как вы!

Ребята были настолько поглощены своими проблемами, что поначалу ее и не заметили. Алан кивнул на Мика:

— А он у нас и есть малыш. Несмышленыш.

— Но качели-то не для вас поставили. Вы же их сломаете!

Мик погремел цепями.

— Да что вы! Эти цепи слона выдержат. Даже вас выдержат.

Женщина была чуть-чуть полновата, хотя такого веса, на который намекал Мик, явно не наблюдалось.

Алан подбавил яду:

— Качели, конечно, прочные, но не настолько.

— Паршивцы! Я на вас в школу пожалуюсь.

Мик спрыгнул, растирая онемевшую ляжку.

— На здоровье! Мы уже три месяца как с ней распрощались.

И они, смеясь, побежали прочь. Женщина смотрела им вслед, отчаянно стараясь подыскать обидные слова. Но мальчишки помчались наперегонки и скоро скрылись из глаз, так что весь ее запал пропал даром. И тогда она повернулась к старику.

— Никого они теперь не уважают! Хулиганье!

Но тот равнодушно кивнул в ответ и повел внучку к детской горке; пустые качели тихонько покачивались вразнобой.

Мик и Алан направились в город. Перебрались через перила, ограждающие шоссе с двусторонним движением, перебежали дорогу и оказались перед пунктом вербовки солдат, который помещался в просторном, красивом здании в центре города — как раз между закусочной «Лакомка» и магазином «Ковры». Два других корпуса пока еще пустовали, и на заколоченном фасаде красовалась реклама пластинок, концертов, плакаты различных политических партий. На одном кто-то от руки написал; «Бей нацистов!», а внизу другим почерком кто-то приписал: «Бей окна, оно веселей!»