Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

Музыка не умолкала. Танцоры сменились, почти никто и не заметил, что в зале завязывалась драка.

Вышибалы подтащили возмутителей спокойствия к выходу и спустили с лестницы. Чтобы удержаться на ногах, четверым парням пришлось пробежать несколько ступенек.

— И не вздумайте возвращаться! Суньтесь только — своих не узнаете!

Второй страж порядка остался стоять рядом на верхней ступеньке. Перепоясанные ремнями, они были похожи на две бочки, загородившие проход.

— Не сметь здесь безобразничать! Хотите драться — убирайтесь куда подальше! Тут приличное заведение! Не хватало еще из-за вас связываться с полицией!

Первыми двинулись парни, затеявшие с Аланом драку. Поравнявшись с автосалоном, противник Алана повернулся и крикнул стоявшим на ступеньках стражам порядка:

— Не думайте, что вам это так пройдет! Мы еще вернемся!

А второй добавил:

— Да! И вернемся не вдвоем! Разделаем вас под орех!

Вышибала в алой рубахе опустился пониже и погрозил им кулаком.

— А ну проваливайте, пока я не свернул вам шею! Чтоб духу вашего здесь не было! — Он повернулся к Мику и Алану, все еще стоявшим у лестницы: — И вы тоже катитесь отсюда, пока целы! Спасу от этих сопляков нет!

Долго их уговаривать не пришлось — Мик и Алан тут же рванули прочь.

Когда они очутились на соседней улице и миновали пустой участок, еще не застроенный муниципалитетом, Мик потянул носом воздух. Ему показалось, что от Алана чем-то пахнет.

— Черт побери! Воняет, как в аптеке.

Алан поднял к носу лацкан куртки:

— Здорово, правда? Девчонка-то, оказывается, парикмахерша.

— Конечно, здорово. Тебе это знакомство как раз пригодится, когда тебя армейские брадобреи обработают. Она тебе парик пришлет.

— Ее зовут Мишель. Обещала писать.

— Точно. Наверняка напишет. Да иди ты знаешь куда!

Они беззлобно потузили друг друга и двинулись дальше, но на этот раз уже спокойно. Дорога домой предстояла долгая. О чем только они не передумали, пока шли, — о том прошедшем вечере, о всяких мелких происшествиях дома и в школе. И о том, что ждет их впереди, ведь неизвестно, когда еще снова им доведется увидеться.

Миссис Уолш брела по улице с двумя тяжеленными продуктовыми сумками в руках. Шел дождь, и ей приходилось низко наклонять голову, чтобы ветер не сорвал с нее платок. Она шла пешком из магазина, находившегося в другом конце района. Местный автобус отменили, и остался только маршрут вдоль главной магистрали, ведущей к центру.

Она часто опускала сумки на землю и меняла руки. Сумки были почти одинаковые, но, не желая себе признаваться, что устала, миссис Уолш вбила себе в голову, что одна сумка гораздо тяжелее другой.

Она выпрямилась, повертела головой — может, шея перестанет болеть. Плечи и руки ныли, пальцы затекли и онемели. Она посмотрела в конец улицы. Еще совсем немножко осталось. Миссис Уолш подымала сумки, когда ехавшая мимо машина угодила колесом в колдобину у тротуара. Вода забрызгала ноги и пальто миссис Уолш, окатила высокую траву у обочины. В этом году только дважды выкашивали траву, и она густой гривой топорщилась между мостовой и тротуаром.

Миссис Уолш нагнулась вытереть ноги и заметила, что зацепила сумкой и порвала колготки.

Домой она добралась настолько измученная, что у нее не было сил даже поднять сумки на кухонный стол. Поставила их на пол возле раковины и пошла в прихожую посмотреть, нет ли почты. Нет ничего, кроме счета за электричество (она его даже не открыла) и инструкции по использованию устройства для солнечного обогрева.

Она прислушалась к тому, что происходит наверху. Ни звука.

— Мик!

Ответа не последовало. Она снова позвала, но сын так долго не отвечал, что она отвернулась и принялась расстегивать пальто.

— Что?

Голос был тихий и приглушенный, будто Мика засунули в мешок. Миссис Уолш снова посмотрела наверх, огорченная, что он все еще там.

— Ты что, весь день собрался в постели лежать или как?

Снова ответа не последовало, и она, взбежав наверх, ворвалась к нему. Мик со стоном перевернулся на живот. Мать прошла к окну и с такой силой рванула занавеску, что один зажим отскочил и упал на ковер. Даже не подняв его, она шагнула к кровати.

— А ну-ка, вставай! Знаешь, который час?

И свет глаза слепит, и мать в комнате маячит, нет, это невыносимо — Мик втянул голову под одеяло, как черепаха, спрятавшаяся в панцирь. Но миссис Уолш нащупала его плечо сквозь сбившееся стеганое одеяло и потрясла:

— Эй, Мик, вставай, скоро обед.

Он стряхнул ее руку и уткнулся в стенку, повернувшись затылком к матери.

— Отстань!

— Не отстану, пока не встанешь. Что за дикость — каждый день до обеда в постели валяться.

— Уходи. Я устал.

Голос как из глубокой норы.

— Устал! Спать надо по ночам, а не смотреть телевизор да пластинки крутить.

Он свернулся калачиком, и по одеялу побежали складки, как спиральные насечки на раковине улитки.

Стоя у постели сына, миссис Уолш услышала где-то рядом глухое гудение. Она огляделась. На панели стереоусилителя, стоявшего на полке шкафа, горела красная лампочка. Снова проигрыватель всю ночь был включен.

Она пересекла комнату и нажала кнопку. Мик вздрогнул от резкого щелчка, будто это она в него пальцем ткнула. Мать снова подошла к кровати.

— Ну же, вставай! Я ведь не уйду, пока ты не встанешь, не надейся.

— Долго ждать придется.

— Это же отвратительно — молодой парень целый день в постели валяется.

Мик с такой силой отшвырнул одеяло, что плакаты и афиши над кроватью взметнулись, хлопая, будто паруса. От резкого движения у него все поплыло перед глазами, и он присел на край постели, обхватив голову руками и дожидаясь, пока все пройдет.

— Что тебе от меня надо? Что мне прикажешь делать?

— Работу искать.

Он посмотрел на мать с видом человека, на которого свалилось тяжкое горе.

— Искать работу! А ты думаешь, чем я занимаюсь? Всюду ищу, ты же знаешь.

— Стало быть, надо пытаться еще.

Мик зевнул, глядя на ковер под ногами.

— Зачем? Все равно никакого толку.

— Тут выбирать не приходится, Мик. Сам понимаешь, никто не постучит тебе в дверь и не предложит работу!

Мик не отвечал. Сидел, опустив голову, тер один о другой большие пальцы на ногах. Звук получался такой, будто наждаком по дереву скребли.

Мать дождалась, пока он начал одеваться, и только тогда вышла. Если бы она ушла чуть раньше, он снова нырнул бы в постель и уснул.

Мик отправился в центр. Сначала пошел в бюро по трудоустройству, но оно оказалось закрыто. «Ввиду отсутствия персонала» — гласило объявление на дверях. Он спрятался под навесом от ветра и застегнул куртку, раздумывая, куда теперь идти. Ветер кружил по мостовой обертки от конфет, пакеты из-под жареной картошки и обрывки газет. Мик читал заголовки в газетах, пока эти обрывки проносило мимо: «Война попрошайкам». Потом проехала полицейская машина; Мик деловито посмотрел по сторонам, будто собирался переходить улицу, а вовсе не стоял здесь без дела, не зная, куда податься. Домой нельзя: мать еще не ушла, начнет пилить за то, что он не ищет работу. Но ему об этом даже подумать страшно: снова обходить все фирмы, снова натыкаться на трафаретку «Вакансий нет», пришпиленную к доске объявлений, или встречать на пороге сторожей и секретарей, видеть эти наглые рожи, которые злорадно следят за тобой, за каждым твоим шагом. Унизительно: чувствуешь себя нищим на паперти.