Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

Наконец они добрались до верха и стали спускаться по ступенькам с внешней стороны стадиона. Карен судорожно цеплялась за перила, Мик вел ее под руку. Отсюда, с высоты, были видны машины, мчащиеся по шоссе мимо стадиона, вереницы крыш и дома, протянувшиеся до самых заводов, которые высились вдали.

Мик пнул пустую банку из-под «Фанты», снова наткнулся на нее через несколько ступенек и еще раз пнул.

— Первый и последний раз взял я тебя с собой на стадион.

— Что я могу поделать? Я же не нарочно.

Они сошли вниз, Карен опустилась на ступеньки и закрыла лицо руками. Мик стоял рядом, сгорая от нетерпения и поглядывая то на Карен, то на спины зрителей, видневшиеся в квадрате ворот. По их жестам нетрудно было догадаться о том, что происходит на поле. Вот они истошно завопили, вот все разом подняли руки, предвкушая гол. Мик совсем потерял покой.

— Ну, лучше тебе?

Карен покачала головой, не отнимая рук от лица.

— Ужасно!

— Что ты собираешься делать?

— Хочу домой!

— Домой?! Самая игра! Будешь добираться сама, имей в виду.

И, снова заметив банку из-под «Фанты», он послал ее сильным ударом в стенку уборной. Банка упала, но не покатилась.

— Не кричи на меня! Мне и без того плохо.

Мик немного смягчился. Карен заплакала, и он готов был сесть рядом, обнять ее, но тут стадион взорвался неистовым ревом, который мог означать только одно.

Мик крутанулся, посмотрел наверх. Люди на верхних ступеньках прыгали, размахивали шарфами и обнимались. Снизу, тому, кто не знал, в чем дело, они могли бы показаться безумными.

— Забили!

Мик рванулся к лестнице и стал продираться вперед, чтобы посмотреть, что происходит на поле; волна ликовавших болельщиков тут же поглотила его. Скоро он вернулся и так же стремительно сбежал со ступенек. Он запыхался, пока добежал до Карен. Она сидела все так же, лицом к ограде, поверх которой в бледном дневном солнечном свете блестело битое стекло. Мик слышал, как кто-то рассказывал, будто после одного проигранного «Юнайтед» матча ограду посыпали стеклом, чтобы болельщики не удирали со стадиона во время игры.

— Ну, не тяни резину! Что ты надумала?

Карен встала. Она все еще плакала. Мокрый платок, зажатый в кулачке, из розового превратился в алый.

— Поеду домой.

— Тогда давай побыстрей. Я и так уже один гол пропустил. На спор — наши всыпят этим болванам.

Они подошли к выходу, сторож в будке, подсчитывавший выручку, пропустил Карен и Мика. И с любопытством поглядел на них, захлопывая за ними ворота. «Юнайтед» забила гол, парень в красном шарфе, девчонка плачет… Мик угадал его мысли и кивнул на Карен, возведя глаза к небу — такие, мол, дела.

— Не запирайте, ладно? Я вернусь.

Мик остановился на тротуаре рядом со входом.

— Знаешь, где остановка автобуса?

Карен покачала головой. Она не поднимала на него глаз.

— В конце улицы, прямо через дорогу, увидишь. Твой — восемьдесят четвертый.

Карен тотчас двинулась прочь. Видно, она решила больше с ним не разговаривать, но, поравнявшись с афишей, возвещающей следующий матч «Юнайтед», она повернулась.

— Между нами все кончено, Мик Уолш! Ты чудовище! Я не хочу больше тебя видеть!

Мик остолбенел. Чудовище! Это он-то? Ради нее даже друзей бросил! Не испугался, что его на смех подымут, если увидят с ней. Сосиску ей купил. И поближе к полю продирался, чтоб ей получше видно было. А потом проводил со стадиона. Гол пропустил! Даже автобусную остановку ей показал. Ну что он еще мог сделать? И что еще любой другой на его месте сделал бы?

Он оглядывался, словно ища поддержки. Но рядом был только сторож, а он занимался своим делом — раскладывал выручку по холщовым мешочкам — и Мика не замечал.

— Ах вот как, ты еще на меня кидаешься! Я, что ли, виноват, что тебе плохо?!

— Заткнись! И проваливай со своим футболом.

Мик смотрел, как она уходит. По ее походке было ясно — она больше не обернется, и Мик вернулся на стадион.

На улице ни души, только она, Карен, и собака. Собака норовила вытащить жареную картошку из пакета, застрявшего в сточной канаве. Но как только она совала нос в пакет, тот отодвигался. Наконец собака придавила его лапой и разорвала зубами.

После давки на трибунах безлюдная улица казалась зловещей, заколоченные окна, вереницы припаркованных машин придавали ей мрачный, заброшенный вид, будто здесь объявили ядерную войну и все заперлись в домах.

Карен не успела дойти до служебного входа, как Мик снова появился в воротах. Он нагнал ее, но она шагала так, будто его вовсе не было рядом. Потом, не глядя на него, спросила:

— Что тебе надо?

— Провожу тебя до автобусной остановки.

— Можешь не беспокоиться. Сама дойду.

Она уже не плакала и, зажав сумку, звонко цокала каблучками — сама решительность.

— Может, вернешься, раз тебе стало лучше?

— С тобой я больше никуда не пойду!

Они дошли до угла, пересекли дорогу, подошли к автобусной остановке. Стояли в очереди молча, будто незнакомые. Стадион был недалеко, и оттуда доносился гул толпы, и эти крики как бы напоминали о случившемся и о том, что надежды на примирение нет.

Мик беспокойно поглядывал на каждый приближавшийся автобус, стараясь рассмотреть номер. Надо сказать хоть что-нибудь, пока не появился восемьдесят четвертый, но неумолимый вид Карен останавливал его. Она повернулась к нему спиной, разглядывала людей в очереди; если больше никому из стоящих впереди не нужен восемьдесят четвертый автобус, он проедет мимо, Карен даже руки поднять не успеет. Но сейчас она готова была пропустить хоть десять автобусов, лишь бы не поворачиваться к Мику лицом.

Наконец Мик увидел восемьдесят четвертый и стал думать, останавливать автобус или нет. Если больше никто здесь не садится и никто не выходит, автобус, может, и проскочит, тогда у Мика будет больше времени на примирение. Но ведь Карен, увидев номер сзади, может обвинить его в том, что он назло ей не остановил автобус.

— Твой автобус.

Карен ничего не ответила и не оглянулась.

— Хочешь, домой тебя провожу?

Она медленно повернулась и наградила его таким испепеляющим взглядом, что Мик почувствовал себя нашкодившим школяром.

— Зачем?

Он и сам не знал. Карен смущала его этим своим взглядом. Мик покраснел.

— Ну а вдруг тебе опять плохо станет, мало ли что…

— Не станет, можешь не волноваться.

Сейчас по ней ни за что не скажешь, что совсем недавно ей было плохо. Здоровая, видно.

— Может, я все-таки тебя провожу? Хочешь?

— Не надо. После всех гадостей, которые ты мне наговорил…

Автобус остановился, пассажиры начали выходить.

— Прости меня…

— Поздно. Я серьезно говорю: между нами все кончено.

Он шел вдоль автобуса рядом с нею, отчаянно пытаясь придумать, что бы такое сказать, пока она не войдет в автобус. Но так и не нашелся. Карен быстро заплатила за проезд — монетка у нее была наготове — и поднялась наверх. Будь у автобуса десять этажей, она бы забралась на самый верхний. Может, ему тоже сесть в автобус? Взять упорством… Но водитель уже решил за него эту головоломку: закрыл дверь, и автобус тронулся в путь. Мик посмотрел на окна верхнего этажа, но их давно не мыли, и стекла были до того грязные, что сквозь них ничего не разглядишь. Министерство транспорта уволило половину уборщиц из-за дополнительных сокращений фондов. Но будь они даже абсолютно прозрачные, без единого пятнышка, он все равно не увидел бы Карен — она забилась в угол на заднем сиденье с противоположной стороны, подальше от его глаз.