Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

— Так-то лучше. А то дела у нас совсем не клеились, думал, снова придется матушку побираться на улицу посылать. И вот, пожалуйста. — Он решительно провел пальцем по сгибам газеты, словно подчеркивая значение своих слов. — Я должен взять выигрыш на следующем забеге. — И, ведя карандашом вдоль списка лошадей, прибавил: — Даю за них сто пятьдесят фунтов стерлингов.

И поскольку он говорил это, не поднимая головы, получалось, что он имеет в виду претендентов на призовые места, а не сигареты. Мик и Фил переглянулись и быстро стали подсчитывать в уме.

— Но ведь это меньше, чем полцены, — сказал Мик.

— Маловато, мистер Стрэттон, — подхватил Фил.

Стрэттон сделал свой выбор в забеге в 3.30 и посмотрел на Фила.

— Слушай, Фил, не устраивает тебя цена — тащи их еще куда-нибудь. Сами знаете, цены скачут, кое-где сигареты продают со скидкой, так что овчинка выделки не стоит.

Он посмотрел на их сумки и покачал головой:

— Не будь твой отец моим приятелем, я бы послал тебя куда подальше.

Он еще раз примял газету и махнул ею в сторону двери. Казалось, он хотел убить муху. Мик с Филом снова переглянулись, а Стрэттон вернулся к своему занятию, будто их тут и не было.

Фил возмущенно пожал плечами и, выругавшись, опустил сумку на пол.

— Ладно, по рукам.

Мик опустил свою сумку, а Стрэттон, расстегнув плащ, полез в карман. В своей клетчатой тройке он сразу превратился из букмекера в профессионального игрока. Он отвернулся к стене и отсчитал несколько купюр из пачки, которая, казалось, ничуть не стала тоньше после того, как уменьшилась на сто семьдесят пять фунтов. Он сунул деньги Филу и застегнул пальто.

— Спасибо, мистер Стрэттон.

— Давай-давай, Фил. Нигде выгоднее не продашь, поверь мне.

Ребята повернулись и двинулись к выходу, прокладывая новую борозду на все уплотняющемся ковре билетиков. Но Стрэттон остановил их и показал на сумки.

— А как же товар? Вы что, решили меня в придачу грыжей наградить? Держите… — Он достал из кармана пальто связку ключей и, отделив один, отдал связку Филу. — Идите положите сумки в машину. За домом белый «ягуар». Все положите в багажник, а ключи принесете назад.

Ребята забрали сумки.

— И смотри, Фил, машину запри. Здесь приходится ухо востро держать.

Они поделили деньги у входа в обшарпанный кинотеатрик в переулке. Фил протянул Мику двадцатифунтовую купюру.

— Тьфу ты! Даже не знал, что такие бывают.

Мик взял купюру обеими руками и стал внимательно разглядывать, будто это был предъявленный ему счет.

— Слишком хороша, аж тратить жалко. Повешу, пожалуй, в рамке над кроватью.

Фил дал ему еще бумажку в десять фунтов.

— Что толку. На следующий год она будет все равно что пять фунтов, видишь, как фунт падает.

— Знаю, да хоть бы запомнить, какие они. Может, мне двадцатифунтовую бумажку больше ни разу в жизни увидеть не доведется.

Хотя сотрудники автоинспекции бастовали и машины стояли вдоль двойных желтых линий, Мик не решился оставить там свой мотоцикл, он знал — захочет постовой кого-нибудь оштрафовать, непременно начнет с владельца мотоцикла. А ведь он первый раз на своем мотоцикле выехал. Вокруг дома, правда, кружил, но в город выбрался впервые. Машина работала исправно. Он сделал расточку, поставил новые поршни, починил детали, которые сломал, когда устроил в гараже погром. Поставил все-таки мотоцикл на колеса. И теперь, сев наконец за руль, Мик не хотел снова лишиться этой возможности; он истосковался по езде, по далеким путешествиям. Куда ехать, он знать не знал, да это и не имело значения, лишь бы двигаться вперед.

Впервые с того дня, как он получил письмо с отказом от «Аттли энд Парсонс», он проснулся в хорошем настроении, потому что ему было чем заняться днем.

Он припарковал мотоцикл среди других у бара «Привет». Здесь обычно встречались владельцы мотоциклов. Они толклись у входа в бар, обсуждали достоинства своих машин, потом шли в бар и пили чай, поглядывая в окно. Мик запер шлем в новенький багажник за сиденьем. Пусть теперь полюбуются его машинкой.

Он пошел на Хай-стрит, то и дело оглядывая себя и свое отражение в витринах. Он сам себе нравился. В джинсах, заправленных в высокие ботинки, он был хоть куда, каблуки так и цокали по тротуару. Расправив плечи, он шел размашистым шагом. Он чувствовал себя просто героем, когда подошел к магазину «Бромптон энд Мур», и, даже не заглянув в витрину, прямиком направился к дверям.

Покупателей в магазине не было, продавщицы сидели и болтали, но при его появлении тут же вскочили. Мик улыбнулся, на душе стало еще веселее. Это его ботинки небось такой фурор произвели! Притащись он сюда в своих стоптанных тапочках, так бы они и вскочили как ошалелые, держи карман шире! К нему подошла молоденькая продавщица.

— Чем могу быть полезна?

Мик обвел взглядом салон.

— Мне нужна Карен. Она на работе?

— Нет. Она заболела, дома лежит. Уже больше недели ее нет.

Мик сразу забыл о своих ботинках.

— Что с ней?

— Не знаю. Кажется, грипп. Я позову мисс Мидоуз, она знает.

Она уже повернулась, чтобы идти, но Мик замотал головой:

— Нет, не надо. Спасибо.

Когда Мик закрывал за собой дверь, звонок звякнул не так весело, и сам он двинулся вдоль улицы куда менее уверенной походкой.

У его мотоцикла возле бара никаких парней в кожаных куртках не было, только пожилая чета, запивавшая в баре чаем жареную рыбу с картошкой, проводила его взглядом, когда он покатил прочь.

Мик оставил мотоцикл в гуще машин на стоянке неподалеку от дома Карен. Он мог бы, конечно, пристроить его поближе, но решил, что так надежней, — мальчишки, играющие на дороге, не разглядят его среди автомобилей. С этой публикой ухо востро держи! А то в дом войдешь — и прощай мотоцикл! Угнать не угонят, а по винтику разберут и растащат.

Спрятав шлем в багажник и выпустив джинсы из ботинок, Мик пошел к дому: авось мальчишки не заметили, как он подкатил. Высчитал двенадцатый этаж, пробежал взглядом по окнам, но он не знал, где окна Карен. Он вошел в подъезд, где ребята размалевывали фломастерами стену и брызгали на нее из пульверизаторов; когда он вошел, они даже бровью не повели — видно, им не до него было.

В лифте Мик читал таблички, стараясь не дышать из-за вони в кабинке. Если бы лифт застрял, он бы просто тут задохнулся, но лифт спокойно поднялся, и Мик выскочил на площадку.

Квартиры выходили на длинный открытый балкон, «улицы в небе» — так назвали их газетчики. «Улицы» эти, защищенные от дождя и солнца верхними балконами, продувались насквозь, и даже в зной тут зуб на зуб не попадал. Мик спрятал руки в карманы и пошел вдоль квартир в поисках нужного номера; здесь было намного холоднее, чем на улице, когда он ехал на мотоцикле. Мик прошел мимо девчушки, примостившейся на картонном ящике, и хоть она была закутана, носик у нее покраснел от резкого ветра и под ним было мокро.