Барри Хайнс - Пустельга для отрока. Взгляды и улыбки

Драматический эффект сработал, сценка, которую они только что восприняли как обычный отдых после вахты, обрела значительность. Мик и Карен рассматривали улыбающееся лицо парня, отмечали детали, которые они раньше упустили: кольцо с печаткой, часы, сигарету в руке и письмо на подушке возле головы.

— А что с ним случилось? — спросил Мик.

— Он был в дозоре, его подстрелили из винтовки с оптическим прицелом. Пуля попала вот сюда. — Алан ткнул себя в лоб. — Мозги на дорогу так и брызнули. Он другом мне был. Он из Брэдфорда. Похороны по телеку транслировали.

Карен, потрясенная, отвернулась. Она отпила пива и сморщилась, словно таблетку проглотила.

— А того, кто стрелял, поймали?

— Нет, но той твари так и так не спастись. Мы этим ублюдкам спуску не даем. Врываемся в каждый дом на каждой улице. Ни одного не пропускаем. Взламываем двери, переворачиваем все вверх дном. Живого места не оставляем.

Судя по лицу Алана, воспоминание доставляло ему наслаждение.

— Какой ужас!

По лицу Карен было ясно, что теперь она жалеет вовсе не убитого солдата, а обитателей разоренных домов. Но Алан, не обратив внимания на ее возглас, продолжал тем же бесшабашным тоном:

— Сволочи католики! Мы частенько наведываемся к тем, кто заодно с ИРА. Среди ночи. Когда вздумается. Даем им прикурить. Ну и вонища у них! — Он сморщил нос и отхлебнул пива, будто хотел заглушить преследовавший его запах. — Ребятишки в кроватях писаются.

Карен вспыхнула.

— А что ж тут удивительного? Я, может, то же самое делала бы, если бы ко мне среди ночи вламывались.

— Понятно, но у них-то все по-другому. Видела бы, что у них творится. — Он разозлился, что Карен так некстати встряла. — На улицах ни одного фонаря, окна забиты. Живут точно свиньи, ирландцы эти вонючие.

Мик положил рядом с фотографиями на столе снимок убитого солдата. Получился как бы фотомонтаж армейской жизни.

— Да уж, у тебя там жизнь поинтереснее, чем у нас.

— Потрясающая жизнь! — с жаром подхватил Алан. — Тебе тоже надо завербоваться. Видал? — Он достал из кармана пластиковую пулю и положил на стол, словно еще один аргумент в пользу того, почему Мик должен идти в армию. Мик молниеносно схватил пулю.

— Что это?

— Пластиковая пуля.

Мик изучил ее, потом передал Карен, та взвесила пулю на ладони.

— Тяжелая, правда? Я не думала, что они такие крупные. Похожа на свечу, правда?

Алан ухмыльнулся.

— Мне она кое-что другое напоминает.

Мик тоже ухмыльнулся. Впервые с той минуты, как ушел из дому, он развеселился.

— Нет, она слишком твердая.

Карен покраснела и быстро положила пулю на стол.

— Я-то думала, они маленькие, ими просто пугают. Ну синяк от них будет, и больше ничего.

Алан пришел в восторг от ее наивности и затрясся на стуле.

— Ну конечно, ими просто пугают, это уж точно.

— Но ведь так и убить можно.

Лицо у Алана посуровело, он снова стал солдатом.

— Ну и что с того? Пусть сами на себя пеняют, если на нее нарвутся. Мы бы рады никого не трогать, да работа у нас такая.

— Да уж, вкалываете, и побольше, чем я.

Мик снова помрачнел. Алану надоело его нытье.

— Ты же прекрасно знаешь, что тебе надо делать. Самый разумный шаг в моей жизни я совершил, когда завербовался. Если все нормально пойдет, через три года получу полоску.

— А что это такое, полоска? — спросил Мик, смущенный тем, что снова он обнаруживает свое полное невежество.

— Лычки капрала. К двадцати пяти годам могу стать сержантом. Тут уж мне сам черт не брат. Нашим батальоном командует сержант.

— Потрясно!

Уловив в голосе Мика восторженные нотки, Карен резко повернулась к нему.

— Неужели и ты в армию собрался, Мик?

— Ну надо же что-то предпринять, как считаешь? Так ведь больше продолжаться не может!

Карен сочувственно сжала его руку.

— Потерпи. Что-нибудь подвернется.

— Когда только, вот вопрос. Каждый день мы это твердим, но ничего не меняется. Ничего мне не светит. И день ото дня все хуже становится.

— А как же я? Что же со мной будет, если пойдешь в армию, ты подумал?

Мик замялся. Нет, он об этом не подумал. Не до того ему сейчас.

— Будем переписываться. Я стану домой в увольнительную приезжать, будем встречаться.

— И часто ты будешь приезжать? Сам ведь знаешь, чем все кончится: черкнешь пару писем, и поминай как звали.

Алан разглядывал снимки, с ухмылкой вспоминая эпизоды из армейской жизни, но тут он поднял глаза.

— Это еще не факт. У многих наших ребят дома остались девчонки. Но учти, это не мешает им развлекаться. Там классные девчонки попадаются. Особенно в районах, где протестанты живут. Стоишь на часах, и они с тобой постоят, поболтают. — Он замолк и, взяв еще два снимка, снова ухмыльнулся: — Кое-что удается от жизни урвать…

— Как это?

Алан посмотрел на Карен и, перегнувшись через стол, зашептал Мику в ухо. Выслушав, Мик отодвинулся и недоверчиво посмотрел на него:

— Да ты что, через колючую проволоку?

— Честно! Не вру.

Карен, схватив сумку, вскочила.

— Слушайте, я уйду, если вы не прекратите это хамство! — Ей вдруг показалось, что Мик и Алан пришли в бар вдвоем, а она так, сбоку припека. Но Мик поймал ее за рукав и заставил сесть.

— Не болтай глупости. Ничего такого мы не сказали.

— Нет, не глупости. Слушай, Мик, если ты завербуешься, между нами все кончено. Можем прямо сейчас распрощаться.

Посетителей в зале было мало, Карен говорила громко, и за соседними столиками стали оборачиваться в их сторону.

— Кто сказал, что я завербуюсь? Мы с тобой все обсудим, хорошо?

— Что тут обсуждать! Мне и так все ясно.

Алану надоели их пререкания, он допил пиво и поднялся.

— Давайте-ка лучше о серьезных материях потолкуем. Кто хочет выпить?

Мик допил свой стакан и запустил руку в карман.

— Теперь моя очередь платить, верно?

Алан достал пачку банкнотов и вытащил из нее пятифунтовую купюру.

— Чепуха. Сегодня я угощаю. В следующий раз приеду, начнешь работать, вот тогда и будешь расплачиваться. Хочешь повторить, Карен?

— Нет, спасибо.

Она даже не взглянула на него.

— Уверена?

— Абсолютно.

— Как хочешь.

Ее отказ нисколько не огорчил Алана. Взяв пустые стаканы, он направился к стойке. Карен допила и посмотрела ему вслед.

— Ненавижу его. И зачем только мы сюда пришли.

— Да ты что? Алан мой лучший друг. Я встречаюсь с ним раз в полтора месяца.

— Он хочет нас поссорить, не видишь, что ли?

— Что он, идиот?

Мик возмутился слишком бурно, а потому неубедительно, и тут же выдал свое смущение, начав крутить подставку для кружки.

— Конечно, хочет. Уговаривает тебя завербоваться.

— А что мне остается делать, скажи на милость?!

— Премного благодарна. Теперь мне все, кажется, ясно.