Э Кэнтон - Аврелия

Историки Домициана говорят, что под конец своего царствования он никому не доверял, чувствовал себя в своем дворце, как дикий зверь в клетке, и только краснел от гнева и сознания своего бессилия бороться с окружавшими его, но неуловимыми врагами.

Такое настроение было вполне благоприятно для принятия самых ужасных решений.

Домициан не забыл разоблачений Марка Регула, касавшихся принадлежности к христианству членов его семейства. Равным образом он помнил предсказание оракулов, что пришедшие из Иудеи овладеют вселенной. Сопоставляя эти обстоятельства, он пришел к заключению, что лично ему больше всего грозит опасность от родственников, против которых поэтому и надлежало принять суровые меры. И вот, несмотря на свой давнишний страх перед могуществом христианского Бога, он решил наложить руку на тех из своих родственников, которые больше всего внушали ему опасения. А именно таковыми были Флавий Климент и два молодых цезаря. С одной стороны, и книги Сивиллы предсказывали, что владычество над вселенной перейдет к народам, вышедшим из Иудеи, то есть к последователям Христа, каковыми были Флавий Климент и его двое сыновей, а с другой — именно на них останавливался выбор римского народа и тайные желания заговорщиков.

Таким образом, причина второго гонения на христиан была чисто политическая. Преследование христиан явилось следствием крайнего опасения Домициана за свою безопасность, после того как он с ужасом узнал, что в его семье есть те, на кого указывали предсказания оракулов.

Кроме святого апостола Иоанна и некоторых других христиан, подвергнувшихся пытке, во второе гонение было не много жертв. Оно обрушилось почти исключительно на членов императорской фамилии.

Следует также сказать, что это гонение не было столь всеобщим и повсеместным, как последующие, и что преследование христиан за одну лишь приверженность к новой религии еще не имело места.

Флавий Климент пострадал в начале 96 года по Р. X. В предшествовавшем году этот знаменитый патриций занимал высокий пост консула, который он, по существовавшему обычаю, покинул несколькими днями раньше срока, то есть в конце декабря 95 года. Дион Кассий сообщает, что Климент был приговорен к смерти за принадлежность к «иудейскому нечестию». Светоний довольствуется лишь указанием, что он был казнен по очень легкому подозрению (ex tenuissima suspicione).

Смерть Флавия Климента вызвала большое возбуждение. Светоний замечает, что эта казнь побудила заговорщиков спешить с осуществлением своих замыслов против Домициана, так как дальнейшее промедление грозило им самим гибелью.

Можно было опасаться, что император, покончив с отцом, примется и за детей, на которых возлагались большие надежды. Однако никаких решительных мер ни против юных цезарей, ни против Аврелии Домициан не предпринимал. После того как попытка префекта города побудить их отказаться от Христа оказалась бесполезной, император оставил их в покое, по крайней мере с виду, ограничившись на первое время ссылкой их матери Домициллы на остров Пандатер.

Без сомнения, Парфений был прав, говоря Гургесу, что Домициан решил не щадить никого. Покончив с христианами, император обратил свое внимание на тех, которые действительно замышляли против него. Дион Кассий рассказывает, что мальчик, который служил для развлечения Домициана и который был не кто иной, как Гирзут, вытащил из-под изголовья императора список лиц, обреченных на смерть. Императрица Лонгина занимала первое место в этом списке.

Нужно было во что бы то ни стало упредить кровавые замыслы императора. Вот какова была цель ночного совещания, на которое спешил Парфений, когда ему попался навстречу Гургес. Но одного свержения Домициана было еще недостаточно: следовало решить вопрос о его преемнике. В этом пункте еще не было достигнуто соглашения между заговорщиками.

Парфений принадлежал к той партии, которая желала ввести на престол двух молодых цезарей, под непременным, конечно, условием, чтобы они отреклись от христианства. На него была возложена миссия разузнать, можно ли было рассчитывать на согласие цезарей принять власть на указанных условиях.

Отсюда понятна та радость, с какой Парфений встретил на улице Гургеса, который, как ему было хорошо известно, имел большое влияние на молодых цезарей. Отсюда же его огорчения и беспокойство, когда из ясных, определенных и твердых ответов своего собеседника он убедился, насколько было бесполезно рассчитывать на отречение их от своей веры. Вот почему Парфений имел полное основание воскликнуть после беседы с Гургесом: «Кого же избрать?» — ибо неопределенность вопроса о преемнике Домициана создавала для заговорщиков большое затруднение.

Как только Парфений вошел в комнату, где были собраны заговорщики, сейчас же открылось совещание. Первое слово было предоставлено Парфению.

— Друзья мои, — сказал Парфений, показывая собранию похищенный Гирзутом список, — этот лист, на котором фигурируют ваши имена, мое имя и имя императрицы, должен всех убедить, что настало время действовать… Впрочем, я об этом уже знал.

— Как так? — спросили заговорщики.

— Стефан, — обратился Парфений к одному из них, — тебя обвиняют в лихоимстве. Я это положительно знаю.

— Эка важность, — возразил тот, к кому обратился Парфений. — Мне кажется, что это обвинение не увеличивает для меня опасности и что едва ли стоит даже о нем говорить.

— Ты ошибаешься, Стефан, — прервал его Парфений, — дело это гораздо важнее, чем ты думаешь. Нужно спешить действовать не из-за списка Домициана, который, без сомнения, им уже давно составлен, а именно ввиду возбужденного против тебя обвинения, над которым ты посмеиваешься, но которое для всех нас грозит большой опасностью.

— Разъясни, пожалуйста, в чем дело, — обратились к нему заговорщики.

— Очень просто, друзья, — ответил он. — Я уверен, что найденный Гирзутом список уже давно существует, хотя я его прежде и не видел. Отчего же Домициан не приступал до сего времени к выполнению намеченного плана? Оттого, что, верный своему обыкновению, он ищет благовидного предлога, чтобы осудить на смерть как императрицу, так и всех тех, кого он считает неудобным казнить без всяких объяснений. И вот такой предлог он хочет найти в обвинении Стефана. Заодно он надеется приподнять завесу над деятельностью Домиции Лонгины и над нашими намерениями, и тогда все самые жестокие меры против нас будут считаться законными и необходимыми. Вот, господа, что я хотел вам сказать, когда вы меня прервали.

— Итак, Парфений, — сказал один из заговорщиков, — обвинение нашего дорогого Стефана в предполагаемом лихоимстве, по-твоему, есть лишь повод для раскрытия наших намерений. Это маловероятно. Едва ли Домициан может рассчитывать извлечь из этого обвинения какие-либо улики против нас. Он…