Э Кэнтон - Аврелия

— Петроний, — перебил Парфений, не давая начальнику императорской стражи окончить того, что тот хотел сказать, — то, что я здесь сообщаю, есть не предположение, а факт. Я даже знаю день, когда Домициан примется за нас. Впрочем, вы можете и не придавать значения моим словам, но раз мы уверены, что нам грозить опасность, нужно ее предупредить.

— Без сомнения, — сказал Петроний. — Надо только согласиться относительно…

— Ах, мы не хотим Нервы! — раздались с разных сторон голоса. — Мы согласны действовать лишь в пользу двоих сыновей Флавия Климента.

Петроний Секунд, начальник императорской стражи, был открытым сторонником Нервы. Так как по началу его речи члены совещания заключили, что он намеревается вновь вести речь о своем кандидате, то они и поспешили его прервать, действуя в интересах внуков Веспасиана и внучатых племянников Тита.

— Но не забывайте, что они христиане, — возразил Петроний Секунд. — Неужели вы хотите, чтобы иудеи стали властителями Рима?

— Они откажутся от своей веры, — ответили ему со всех сторон.

— Ну, я в этом сомневаюсь, — проговорил третий. — Мне еще не приходилось видеть, чтобы христиане отрекались от своего Бога.

— Но ведь тут решается вопрос о власти, об императорской короне! — настаивали сторонники двух молодых цезарей.

— Что значит власть, если они даже жизнью не дорожат, отстаивая свои верования, — сказал Петроний.

Во все время этих споров Парфений хранил глубокое молчание. Когда они несколько утихли, он обратился в сторону тех, которые горячо защищали кандидатуру молодых цезарей, и спросил их:

— А почему вы, собственно, не хотите Нервы?

Этот вопрос вызвал взрыв новых волнений в собрании. Парфения окружили почти с угрожающими жестами.

— Что же это ты, Парфений, от нас отступился? — говорили одни.

— Парфений, очевидно, рассчитывает на щедрость Нервы! — кричали другие.

До последнего времени Парфений действительно был сторонником сыновей Флавия Климента. Еще в самом начале он заявил, что дает свое согласие на участие в заговоре под непременным условием действовать в их пользу. Он не сумел ослабить влияние противной партии тем, что старался вербовать в число заговорщиков своих единомышленников, а сторонников Нервы отстранять.

Вот почему всех крайне удивила перемена, происшедшая во взглядах камердинера Домициана, о которой можно было догадаться по предложенному им вопросу.

Среди заговорщиков произошло сильное волнение. Однако Парфения нисколько не удивили и не рассердили обращенные в его адрес оскорбительные замечания.

— Я вас спрашиваю, — повторил он, еще более возвысив голос, — почему вы не хотите Нервы? Каковы ваши основания?

— Он слишком стар! — сказал Гирзут.

Карлик не отдавал никому особого предпочтения. Все его помыслы сводились лишь к мести Домициану, а вопрос о преемнике его совсем не занимал. Однако в своем замечании он выразил одно из главнейших возражений, которые выставлялись против избрания семидесятилетнего старца Нервы, царствование которого не могло быть особенно продолжительным.

Нерва пользовался уважением за свою скромность, справедливость и другие достоинства. Но, после его смерти, может быть, снова пришлось бы попасть под иго нового тирана вроде Тиберия, Нерона или Домициана. А между тем исстрадавшийся Рим нуждался в успокоении. Естественно поэтому, что взоры всех обращались к молодым цезарям, в которых находили свойства и добродетели их великих предков — Веспасиана и Тита.

Эти-то соображения и побудили Парфения действовать исключительно в пользу сыновей Флавия Климента, несмотря на все убеждения императрицы Домиции Лонгины, которая имела основание желать избрания Нервы. Она надеялась, что ей легко удастся приобрести влияние над стариком, который ей был бы обязан своей судьбой. А если бы эти соображения не оправдались, то она рассчитывала заручиться расположением его преемника, который, без сомнения, не заставил бы себя долго ждать ввиду преклонного возраста Нервы.

Таким образом, слова Гирзута выражали мнение большинства собрания.

— Хорошо, — сказал Парфений, — но найдите мне другого, кого мы могли бы предложить народу, когда Домициана не станет.

— А два цезаря! — воскликнули вновь те, которые прервали Петрония.

— Думаете ли вы, друзья, — возразил Парфений, — что я заговорил бы о Нерве, если бы была возможность остановиться на выборе племянников цезаря?

— Что ты этим хочешь сказать? — спрашивали его со всех сторон.

— Друзья, ведь вы все согласны с Петронием Секундом, что не следует водворять на престол тех, которые упрямо придерживаются своих иудейских верований? Да? А между тем, к сожалению, таковы именно наши молодые цезари.

— Откуда тебе это известно?

— До сих пор я лишь подозревал об этом, теперь же имею неоспоримые доказательства. Вот, между прочим, и причина, по которой я явился сюда с таким опозданием. Вы все знаете Гургеса, бывшего могильщика, а теперь ревностного христианина, — продолжал Парфений, видя, что все его слушают. — Этот человек прекрасно знает настроение Аврелии и обоих цезарей. Я сейчас его встретил и имел с ним продолжительный разговор… Клянусь всеми богами, что мы погибли, если будем продолжать настаивать на прежнем выборе. Цезари ни за что не откажутся от своей веры. Поэтому, господа, решайтесь…

Глубокое молчание воцарилось в собрании после заявления Парфения, которого нельзя было заподозрить в неискренности. Петроний Секунд не решился нарушить этого молчания. Он видел, что уже через несколько мгновений все заговорщики вынуждены будут стать на сторону Нервы.

Тем не менее некоторые из них после речи Парфения пробовали было называть имена других известных сенаторов, которые по своему возрасту более удовлетворяли бы общим желаниям, чем Нерва.

— Время ли, друзья, теперь думать о новом кандидате? — сказал Парфений. — Нужно сейчас же решаться, иначе Домициан, предупрежденный каким-нибудь доносчиком, примет свои меры…

— А когда, — обратился Стефан к Парфению, — должен начаться против меня процесс по обвинению в лихоимстве, о котором сейчас ты упоминал?

— Друзья, — сказал Парфений, — нам нужно воспользоваться следующим обстоятельством. Вы знаете, что Домициан имеет предчувствие близкой кончины. Что более странно — он назначает даже день и час, когда это должно произойти. Было ли сделано ему новое предсказание, или же это халдейские астрологи, с которыми император постоянно совещался, открыли ему будущность — мне неизвестно, но только он постоянно повторяет, что если пятый час четырнадцатого дня перед октябрьскими календами [9] 18 сентября, десятый час утра. пройдет для него без последствий, то ему нечего будет затем опасаться. Следовательно, можно быть уверенным, что до этого дня император, обуреваемый страхами, ничего не предпримет против нас, ну а потом…