Э Кэнтон - Аврелия

— Смерть тирану! — воскликнули заговорщики, которые поняли наконец угрожающую им опасность. — Смерть тирану!

— Римляне! — сказал, поднимаясь, Петроний. — Итак, решено, что мы действуем в пользу Нервы?

— Конечно, — подтвердил Парфений. — Обстоятельства не терпят того, чтобы можно было еще медлить. В последний момент между нами не должно быть разногласий. Как вы полагаете?

— Пусть будет так! Изберем Нерву! — ответили ему со всех сторон.

Было решено, что один из заговорщиков в ту же ночь отправится в Тарент известить Нерву и попросить его тайно приехать в Рим и ожидать здесь событий.

Оставалось еще решить вопросы, в какой день кто именно из заговорщиков и каким способом должен будет покончить с тираном. Выяснение этих подробностей отняло немного времени. По общему согласию было решено назначить тот день, в который и сам Домициан предчувствовал свою кончину. Некоторые сомнения и колебания возникли лишь при определении момента. По мнению одних, следовало воспользоваться для этой цели временем после обеда, который Домициан обыкновенно вкушал перед закатом солнца. Другие отдавали предпочтение времени его купания в полдень. Стефан, более всех заинтересованный в убийстве тирана, положил конец спорам, предложив свои услуги покончить с ним собственноручно, и притом в тот момент, который он признает наиболее удобным. Парфений, Гирзут и некоторые другие заговорщики должны были оказать ему помощь. Парфений, камердинер императора, должен был предоставить ему случай проникнуть к императору. Гирзут взялся привести в негодность оружие, которым Домициан мог бы защищаться. Все прочие должны были наготове тотчас же броситься на подмогу, если бы не удалось покончить с ним одним ударом.

Скоро заговорщики разошлись, дав еще раз друг другу клятву в верности, постоянстве и преданности. Впрочем, общность их интересов связывала их между собой прочнее всех клятв.

Прошло несколько дней. Заговорщики, и особенно Стефан, вызвавшийся покончить с Домицианом, прилагали все усилия для обеспечения успеха задуманного предприятия. Более чем когда-либо, они должны были теперь заботиться о том, чтобы не возбудить против себя ни малейшего подозрения.

Задача представлялась им действительно нелегкая. Домициан был ненавистен главным образом сенату и вообще высшим слоям общества, больше всего страдавшим от произвола и жестокости тирана. Что же касается простого народа, то он, не испытывая на себе непосредственно тирании Домициана, мало был заинтересован в его смерти и даже мог стать на его сторону против заговорщиков.

Затем, все историки согласны в том, что Домициан пользовался особенной любовью преторианцев. Императорская гвардия была вполне предана своему повелителю ввиду бесчисленных милостей, которыми он щедро ее осыпал. Домициан и в начале своего царствования, и во все его продолжение очень искусно поддерживал и укреплял эту привязанность к себе. Вот почему следовало опасаться и принять меры к тому, чтобы разъяренные преторианцы не расправились жестоко с заговорщиками даже в случае успеха предприятия.

Но, с другой стороны, отказаться или даже отложить выполнение намеченной цели было также рискованно ввиду несомненного намерения Домициана их погубить. Поэтому заговорщики продолжали действовать по выработанному плану. Стефан, чтобы иметь возможность приблизиться в нужный момент к Домициану, не возбуждая его подозрения, прибег к хитрости. В течение нескольких дней он носил на повязке левую руку, как будто она у него была повреждена. Между тем в этой повязке, в которой была закутана его рука, он носил кинжал для того, чтобы поразить им Домициана, когда Парфений найдет возможность проникнуть в его спальню.

А чтобы еще больше отвлечь внимание Домициана в момент заседания, Стефан решил подать ему список участников нового, открытого им заговора против императора. Когда этот последний будет занят чтением списка, он быстро выхватит кинжал и вонзит его в сердце Домициана.

Наступил день, назначенный для исполнения заговора. Это был четырнадцатый день перед октябрьскими календами, 18 сентября 96 года по Р. Х. — день, отмеченный предчувствиями Домициана. Накануне император несколько раз и совершенно определенно говорил, что на следующий день он умрет. Так, например, после ужина, приказав оставить на завтрашний день приготовленное ему блюдо из трюфелей, он добавил: «Если только мне доведется еще их есть». При этом, обращаясь к окружающим, он сказал, что завтра произойдет событие, о котором заговорит весь мир. Среди ночи он внезапно проснулся и под влиянием обуявшего его внезапного страха спрятался под кровать. Утром он призвал гадателя и советовался с ним, что мог значить этот случай. Когда же гадатель ответил, что готовится большая перемена, то Домициан велел его казнить. Некоторое время спустя он сорвал бородавку, которая была у него на лице. При виде показавшейся крови он сказал со вздохом: «О, если бы боги удовлетворились этой кровью!»

В это же время он спросил, который час, и, узнав, что уже шестой, очень обрадовался, так как ожидал своей смерти в пятом часу (десять часов утра), и принялся за туалет.

Между тем пришел Парфений и доложил, что одно лицо, принесшее очень важные известия, желает его видеть. Домициан приказал всем окружавшим удалиться, а сам, войдя в свою спальню, велел позвать туда того, кто желал с ним говорить. Это был Стефан, вошедший с повязанной рукой. Он был один, но за дверьми остались Максим, Сатурний, Клавдий и несколько гладиаторов, которые должны были тотчас же последовать за ним, когда первый удар будет сделан.

При входе в спальню Домициана Стефан сделал глубокий поклон. Император окинул его взглядом, выражавшим одновременно и опасение, и сильнейшее любопытство.

Заговорщик понял, что нельзя терять ни одного мгновения. Он сделал с почтительным видом несколько шагов в сторону Домициана, докладывая ему, что он открыл заговор против особы императора и счел своим долгом сообщить ему имена заговорщиков. При этом он подал Домициану длинный лист, который тот стал читать с жадным любопытством.

Наступил удобный момент.

Стефан выпрямился во весь рост и быстрым взглядом окинул все углы комнаты, чтобы убедиться, что нет никаких помех для нанесения решительного удара. Он увидел здесь лишь Гирзута, игравшего в углу с собачкой, и обменялся с ним многозначительным взглядом. Затем он перевел глаза на Домициана и в течение нескольких мгновений смотрел на него с тревогой. Испытывал ли он в это время угрызения совести перед совершением преступления или же старался угадать, как лучше вонзить кинжал, чтобы вернее поразить, — так или иначе, но удар пока щадил тирана…