Альбер Камю - Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Так проходила жизнь Ионы, писавшего свои картины в окружении друзей и учеников, которые сидели на стульях, расставленных теперь рядами вокруг его мольберта. Часто число зрителей увеличивалось за счет соседей, смотревших из окон напротив. Он беседовал, обменивался мнениями, изучал принесенные на его суд картины, улыбался появлявшейся Луизе, успокаивал детей и любезно отвечал на телефонные звонки, не выпуская при этом из рук кистей, которыми то и дело накладывал мазок на холст. В каком-то смысле его жизнь была совершенно заполнена, каждый час занят, и он воздавал хвалу Всевышнему, не позволявшему ему скучать. С другой стороны, чтобы закончить картину, требовалось много мазков; иногда он думал, что в скуке есть что-то хорошее, потому что от нее можно избавиться с помощью напряженной работы. Даже в редкие часы полного одиночества он чувствовал себя слишком усталым, чтобы наверстать упущенное. И в эти часы он мог лишь мечтать о том, чтобы жизнь была устроена иначе, чтобы радости дружбы не мешали иногда скучать.

Он поделился этими мыслями с Луизой, которая, со своей стороны, переживала, что подрастающим старшим становится тесно в одной комнате. Она предложила разместить их в большой, отделив кровати ширмой, а ребенка перенести в маленькую комнатку, где его не будут беспокоить телефонные звонки. Поскольку младенец почти не занимал места, Иона мог устроить в этой же комнате свою мастерскую. В таком случае большая комната могла бы служить гостиной. Иона мог бы приходить и уходить, общаться с друзьями или работать – все поняли бы его стремление к уединению. Более того, необходимость укладывать спать старших детей позволила бы сократить время вечерних приемов. «Отлично», – сказал Иона по некотором размышлении. – «К тому же, – добавила Луиза, – если твои друзья будут уходить пораньше, мы сможем больше времени проводить друг с другом». Иона посмотрел на нее. На лице Луизы промелькнуло грустное выражение. Он с нежностью прижал ее к себе и поцеловал. Она прильнула к нему, и на какое-то мгновение они почувствовали себя такими же счастливыми, как в начале супружеской жизни. Потом она встрепенулась: может быть, эта комната будет слишком мала для Ионы. Луиза вооружилась складным метром, и оказалось, что из-за нагромождения его собственных картин, а еще больше из-за картин учеников пространство, в котором обычно работал Иона, было почти таким же, как то, куда ему предстояло переехать. Иона немедленно приступил к переселению.

К счастью, чем меньше он работал, тем прочнее становилась его репутация. Каждую выставку ожидали и заранее восхваляли. Следует признать, что находились немногочисленные критики, в том числе из завсегдатаев мастерской, позволявшие себе нелицеприятные замечания. Впрочем, возмущение учеников с лихвой компенсировало эти мелкие неприятности. Без сомнения, настойчиво утверждали эти ученики, полотна раннего периода превосходят все остальное, но нынешние поиски предвещают настоящую революцию. Иона корил себя за некоторое раздражение, испытываемое всякий раз, когда он слышал, как превозносили его ранние работы, и рассыпался в благодарностях. Один Рато ворчал: «Чудаки… Им нравится видеть тебя неподвижным вроде статуи. Ну что с ними поделаешь!» Но Иона защищал учеников: «Тебе не понять, – говорил он другу, – ты хвалишь все, что я делаю». Рато смеялся: «Черт побери! Я люблю не твои картины. Я люблю твою живопись».

В любом случае картины продолжали нравиться, и после тепло принятой выставки торговец по собственной воле предложил увеличить ежемесячное пособие. Иона принял это предложение с благодарностью, хотя и не без возражений. «Вас послушать, – заметил торговец, – так можно подумать, что вы придаете значение деньгам». Это добродушие покорило сердце художника. Однако когда он попросил у торговца разрешения выставить одну картину на благотворительный аукцион, тот поспешил выяснить, не идет ли речь о благотворительности, «от которой есть выгода». Этого Иона не знал. Тогда торговец предложил честно следовать условиям контракта, предоставляющего ему исключительные права в том, что касалось продаж. Контракт есть контракт. Их контракт не предусматривал благотворительности. «Как вам будет угодно», – согласился художник.

Новый уклад жизни дал свои результаты. В самом деле, теперь он чаще уединялся, чтобы ответить на горы писем, которые из вежливости не мог оставить без ответа. В одних речь шла о творчестве Ионы, в других, куда более многочисленных, о тех, кто писал эти письма, – кто-то почувствовал в себе призвание художника и нуждался в ободрении, кто-то просил совета или финансовой помощи. После того как имя Ионы стало появляться в газетах, от него, как и от всех остальных, стали требовать осуждения самых вопиющих несправедливостей. Иона отвечал, писал об искусстве, благодарил, давал советы, отказывался от нового галстука, чтобы послать небольшое воспомоществование, наконец, подписывал справедливые воззвания, которые ему приносили. «Уж не занялся ли ты политикой? Предоставь это писателям и некрасивым девушкам», – говорил Рато. Нет, конечно, он подписывал только те письма протеста, которые явно не были связаны ни с одной партией. Впрочем, во всех письмах утверждалось, что их авторы совершенно независимы. Шли недели, и карманы Ионы раздувались от писем – он забывал о них, а новые все приходили. Он отвечал на самые неотложные, как правило, от незнакомцев, а те, на которые хотелось отвечать не торопясь, то есть письма от друзей, откладывал до лучших времен. Как бы то ни было, огромное количество обязанностей не давало ему бездельничать и расслабляться. Он постоянно опаздывал и чувствовал себя виноватым, даже когда работал, что случалось все реже.

Луиза была все больше занята с детьми и выматывалась, делая по дому все то, что при других обстоятельствах мог бы делать Иона. Он страдал от этого. В конце концов, ему-то работа доставляла удовольствие, а у нее дело обстояло куда хуже. Он сразу замечал, что Луиза ушла за покупками. «Телефон!» – кричал старший, и Иона бросал картину, рассчитывая вернуться к ней позже, в спокойном состоянии, но его тут же звали снова. «Служба газа!» – кричал человек, которому открыл дверь кто-то из детей. «Иду, иду». Когда Иона отходил от телефона или от дверей, какой-нибудь друг, или ученик, или сразу оба, шли за ним в маленькую комнату, чтобы закончить начатый разговор. Постепенно все привыкли к коридору. Они там стояли, болтали, издалека призывали Иону в свидетели или же забегали в маленькую комнату. «Здесь по крайней мере, – восклицали входившие, – на вас можно хоть немного посмотреть, никуда не спеша». Иона умилялся: «И правда, в конце концов, мы совершенно не видимся». Разумеется, те, с кем он не встречался, испытывали разочарование, и это его огорчало. Часто речь шла о друзьях, с которыми он бы с удовольствием встретился. Но ему не хватало времени, он не мог соглашаться на все подряд. Это отражалось на его репутации. Люди говорили: «С тех пор как к нему пришел успех, он возгордился. Ни с кем не общается». Или: «Он не любит никого, кроме самого себя». Нет, он любил свою живопись, Луизу, детей, Рато, еще нескольких человек, и ко всем испытывал симпатию. Но жизнь коротка, время течет быстро, и его собственные силы были небезграничны. Ему было трудно писать мир и людей и одновременно жить с ними. С другой стороны, он не мог ни пожаловаться, ни объяснить, как все это ему мешает. Потому что в этом случае его хлопали по плечу: «Ах ты счастливчик! Это издержки славы!»