Альбер Камю - Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Итак, почта накапливалась, ученики не допускали ни малейшего расслабления, и теперь в мастерскую хлынула светская публика – впрочем, Иона уважал этих людей за то, что они интересуются живописью, хотя вполне могли бы, как любые обыватели, следить за жизнью английской королевской семьи или думать о диетах. На самом деле речь шла в основном о светских дамах, отличавшихся большой простотой нравов. Сами они картины не покупали, а просто приводили к художнику своих друзей в надежде, что те купят за них; часто их ждало разочарование. Зато они помогали Луизе, например готовили чай для гостей. Чашки переходили из рук в руки, перемещались через коридор, из кухни в большую комнату, потом возвращались, чтобы задержаться в маленькой мастерской, где Иона в окружении горстки друзей и посетителей, заполнивших комнату, продолжал писать до той минуты, когда ему приходилось отложить кисти, чтобы с благодарностью принять чашку из рук какой-нибудь прелестной особы.

Он пил чай, рассматривал набросок, поставленный учеником на его мольберт, смеялся с друзьями, прерывался, чтобы попросить кого-то из них отнести на почту пачку писем, которые он написал ночью, поднимал упавшего рядом младшего ребенка, позировал фотографу, а потом раздавалось: «Иона, телефон!» – и он все так же с чашкой в руках, бормоча извинения, пробирался через толпу в коридоре, возвращался, дописывал что-то в углу полотна, останавливался, чтобы пообещать прелестнице, что, безусловно, напишет ее портрет, и снова поворачивался к мольберту. Он работал, но вдруг: «Иона, подпиши!» – «Что такое, – спрашивал он. – Почтальон?» – «Нет, это о кашмирских каторжниках!» – «Иду, иду!» Он бежал к двери, чтобы принять молодого альтруиста и его протестное письмо, с беспокойством интересовался, нет ли в этом чего-то политического, подписывал, предварительно получив ответ, но и замечания о своем привилегированном положении творца, которое налагает на него некоторые обязательства; и возвращался обратно, потому что ему собирались представить нового боксера-чемпиона или прославленного зарубежного драматурга, чьи имена он был не в состоянии разобрать. Драматург, не знавший французского языка, в смущении стоял перед ним минут пять, тогда как Иона с искренней симпатией кивал головой. К счастью, это безвыходное положение прерывалось вторжением обаятельного модного проповедника, мечтавшего, чтобы его представили великому художнику. Восхищенный Иона говорил любезности, нащупывал пачку писем в кармане, хватался за кисти, готовился вернуться к картине, но сперва ему приходилось благодарить даму, которая только что привела ему пару сеттеров, и, устроив их в супружеской спальне, Иона возвращался, чтобы принять приглашение на обед, затем бежал на крики Луизы, утверждавшей, что сеттеры не приучены к жизни в квартире, и уводил их в душевую, где они принимались выть, не замолкая ни на минуту. Время от времени Иона ловил через головы людей взгляд Луизы и читал грусть в ее глазах. Наконец день подходил к концу, одни гости откланивались, другие задерживались в большой комнате и с умилением смотрели, как Луиза укладывает спать детей с помощью какой-то элегантной дамы в шляпе, сокрушавшейся по поводу того, что ей предстояло сейчас вернуться в свой особняк, где жизнь была раскидана по двум этажам, а ей так не хватает живого тепла, присущего семье Ионы.

Как-то в субботу вечером Рато принес Луизе замысловатую сушилку для белья, которую можно было закрепить на потолке в кухне. Он увидел забитую людьми квартиру; в маленькой комнате окруженный знатоками искусства Иона писал портрет дарительницы сеттеров, и тут же официальный художник писал его собственный портрет. По словам Луизы, этот художник выполнял государственный заказ. «Портрет будет называться « Художник за работой ». Рато отошел в угол комнаты, откуда мог видеть своего друга, явно поглощенного работой.

Один из знатоков, никогда не встречавшийся с Рато, наклонился к нему:

– Слушайте, он не показывает виду, но у него есть проблемы!

Рато не ответил.

– Вы пишете? – продолжал собеседник. – Я тоже. Так вот, поверьте мне, он стал сдавать.

– Уже? – спросил Рато.

– Да. Это все от успеха. Против успеха не устоять. С ним все кончено.

– Так он сдает или с ним все кончено?

– Если художник сдает, с ним все кончено. Посмотрите, ему же больше нечего писать. Его самого напишут и повесят на стенку.

Позже, глубокой ночью, Луиза, Рато и Иона собрались в супружеской спальне. Один стоял, двое других сидели на кровати, и все молчали. Дети спали, собак отправили в деревню, Луиза перемыла всю посуду, Иона и Рато вытерли ее, все здорово устали.

– Возьмите домработницу, – сказал Рато, имея в виду гору тарелок.

Луиза меланхолично возразила:

– А куда мы ее денем?

Они помолчали.

– Ты доволен? – спросил вдруг Рато.

Иона устало улыбнулся:

– Да. Все так милы со мной.

– Нет, – сказал Рато. – Берегись. Не все добрые.

– Кто?

– Например, твои друзья-художники.

– Знаю, – ответил Иона. – Но это участь многих художников. Они не уверены в себе, даже самые великие. Поэтому ищут доказательств, судят, осуждают. Это придает им сил, укрепляет веру в себя. Они одиноки!

Рато покачал головой.

– Верь мне, – сказал Иона, – я их знаю. Их надо любить.

– А ты сам, – спросил Рато, – ты-то как? Ты никогда ни о ком слова дурного не скажешь.

Иона рассмеялся:

– Ох, я часто думаю о ком-нибудь плохое. Но просто я это забываю.

Он стал серьезнее:

– Нет, я не убежден, что состоялся. Но это произойдет, я уверен.

Рато поинтересовался, что об этом думает Луиза. Та словно очнулась от своей усталости и сказала, что муж прав: мнение их гостей ничего не значит. Значение имеет только работа Ионы. И она прекрасно понимает, что малыш мешает ему. Еще бы, он растет, надо будет покупать диван, а диван займет место. Что же делать, пока они не найдут новую квартиру, побольше? Иона оглядел супружескую спальню. Конечно, она была далека от идеала, и кровать слишком широка. Но комната весь день пустовала. Он сказал об этом Луизе, и та задумалась. По крайней мере в спальне Ионе не станут досаждать: не осмелятся же люди, в конце концов, улечься на их кровать.

«Что вы об этом думаете?» – в свою очередь, спросила Луиза у Рато. Тот посмотрел на Иону. Иона разглядывал окна напротив. Потом он поднял глаза к беззвездному небу и пошел задернуть шторы. Вернувшись, он улыбнулся Рато, сел рядом с ним на кровать, но ничего не сказал. Луиза, явно измотанная, объявила, что пойдет принимать душ. Когда друзья остались вдвоем, Иона почувствовал, что Рато прислонился плечом к его плечу. Он не посмотрел на него, но произнес: «Я люблю рисовать. Я бы хотел рисовать всю жизнь, и днем, и ночью. Разве это не удача?» Рато посмотрел на него с нежностью: «Да, это удача».