Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Неподалеку от него сидел юноша, наполовину скрытый развесистой кроной дерева. Воротник пальто у него был поднят, бледное лицо и жалобное выражение глаз словно молили каждого прохожего о сострадании. Лицо его показалось Жулио знакомым. Юноша смутно кого-то напоминал, может быть, то был один из завсегдатаев кафе, которых можно застать там в любой день и час. Вероятно, на молодом человеке сказалось пребывание в тени, и у него начался приступ кашля; он поднес руки к груди, точно этот жест мог помешать повторению приступа. Потом перешел на другую скамейку, где солнце, стоящее в зените, пробивалось сквозь густую крону дубов. Нет, парень не напоминал завсегдатая кафе. Его лицо вызвало у Жулио воспоминания о мрачном доме Марианы. Это был брат Марианы. Кутаясь в пальто, он протягивал бледные руки к солнцу, лучи которого проникали сквозь листву. Он смотрел на безоблачное небо и теперь казался довольным. Наблюдая, как он радуется солнцу и свежему воздуху, Жулио изменил прежнее, неблагоприятное мнение о нем.

На аллею в поисках окурков забрел нищий. Он попросил милостыню у брата Марианы, но тот грубо его прогнал. Тогда нищий направился к скамейке Жулио, и тот поспешно встал, он не хотел, чтобы его щедрость показалась нарочитой. В другом случае реакция Жулио была бы, разумеется, противоположной, ведь он никогда не упускал случая выставить напоказ свое несогласие с поведением остальных.

Вскоре он снова встретился с нищим у выхода, и человек этот, жалкий в своей уже профессиональной приниженности, вызвал у него воспоминания о Карлосе Нобреге и его отвращении к темным сторонам жизни. Это Нобрега, принц без гроша в кармане, угощал в кафе пирожками оборванца, который пожирал их с жадностью умирающего от голода, хотя такая расточительность, вероятно, стоила Нобреге обеда в тот день; он снимал с себя пальто, а то и пиджак, чтобы отдать его первому встречному, дрожащему от стужи бродяге, лишь бы язвы общественной жизни не растравляли его утонченного воображения эстета. «Я плачу им, чтобы они скрылись с глаз долой, чтобы они меня не травмировали; их присутствие внушает мне ужас. Они безжалостны. Они культивируют несчастье, так же как я культивирую красоту. Я предпочитаю пожертвовать любыми вещами, пусть даже для меня самыми необходимыми, чем видеть это зрелище».

У Нобреги хватало смелости бравировать своей аффектацией, эгоизмом, чувствительностью. И он до такой степени преуспел, смешивая искренность и притворство, что никогда нельзя было угадать, презрения или симпатии он заслуживает. Хотя его манера поведения, двусмысленная или забавная, шокировала молодежь, эксцентричность Карлоса Нобреги привлекала. Многие, не отдавая себе отчета, подражали его речам и экстравагантным выходкам, хотя никто не мог сказать наверное, что за ними кроется. Он стремился быть не таким, как все, и хотел, чтобы другие это замечали. Нескрываемое отвращение к нищете не мешало, однако, тому, чтобы он постоянно мучил себя воспоминаниями о том времени, когда ему приходилось питаться вместе с пенсионерами дешевой столовой. В настойчивом обращении к прошлому чувствовалась затаенная обида и, возможно, садизм. «Все они были ужасны в своей нищете. Их несчастья и болезни были моими».

И Нобрега подробно рассказывал о старике, который к нему привязался. Бывший торговец, сидевший в тюрьме за мошенничество и долги, под конец жизни впал в маразм, и это до некоторой степени притупляло его боль от сознания собственного падения. Несмотря на такое жалкое состояние, порой в нем проглядывали проблески собственного достоинства; его общество за обедом было приятным, и беседы с ним помогали Карлосу Нобреге смиряться со своим положением. Но однажды старик появился в столовой пьяный. По его исхудавшему лицу струился пот, изо рта текли слюни. Нобрега выбежал на улицу, и его стошнило. С тех пор разорившийся старик стал для него своего рода символом. И когда молодые товарищи по кафе пылко и словоохотливо рассуждали в его присутствии о социальной несправедливости, Нобрега, вытирая рот белоснежным платком, говорил с подкупающей простотой: «Это варварство нетрудно исправить. Подсуньте несчастье под нос угнетателям и заставьте их хорошенько принюхаться к содержимому мусорного ящика. Тогда они предпримут самые революционные меры, уверяю вас. Никто не устоит, если желудок его будет выворачивать наизнанку».

Жулио никогда не удавалось понять, что скрывается за цинизмом или наивностью Нобреги. Но ему нравился скульптор, как-никак это была своеобразная фигура. В Коимбре, лирическом и напичканном предрассудками городке, где судьбы людей тесно переплетаются между собой, такие эксцентричные личности — а встречались десятки подобных людей, и состав их постоянно обновлялся — уличные поэты, умалишенные, дурачки, — вырастали, как сорная трава. Каждому, казалось, заранее была отведена роль, и все исполняли ее с блеском.

Вот как далеко завела его встреча с нищим! Впрочем, что же тут удивительного, что во время странствий по царству мечты в размышлениях его всплывали образы людей, обрывки фраз, ничтожные пустяки, которые прежде казались забытыми, но в сочетании с мечтой дополняли или приукрашали действительность. Можно было без преувеличения сказать, что для того, чтобы события обрели для него смысл, они нуждались сперва в этом глубоком раздумье. Подобные экскурсы в прошлое всегда волновали его. Это было его слабостью.

Когда Жулио обернулся, на аллее из-за кустов зелени показался брат Марианы. Жулио нахмурился, эта встреча омрачила его настроение, но, выйдя за ворота, он решил больше о ней не думать. Впрочем, для него утро кончилось.

Две большие арки в крепостной стене означали границу между новым и старым городом. В одной из арок была выдолблена ниша, где находилось изображение святого Себастьяна, пронзенного стрелами. Несколько лет назад студенты украли у него позолоченные стрелы. Утром, наступившим после совершения этого кощунства, горожане смогли прочесть оставленное сострадательными ворами на картонном плакатике возле ниши объяснение: «Даже для святого такие муки чрезмерны. Довольно страданий!»

Воздух в пансионе весь пропитался жареным луком, запах его чувствовался даже на улице. Дона Луз не скупилась, когда речь шла о приправе; горы лука наполняли кастрюли, скрывая скудность того, что находилось под ним. Жулио как никто другой понимал, что означает лук на столе бедняка. В деревне, где он провел детство, по соседству от них жила чета стариков. Налоговое управление, болезни и ростовщичество лишили их последнего клочка земли. В ожидании смерти, которая все не шла, они обманывали пустые желудки приготовленным во всех видах луком; но когда они его жарили, у всей округи слюнки текли, так разжигал запах лука аппетит. В эти дни Жулио ходил голодный как волк, и незатейливая еда стариков казалась ему куда привлекательнее, чем однообразные блюда, которыми его пичкали изо дня в день.