Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Он вспомнил, например, последнее письмо брата: «Крестник, когда я поеду в Коимбру? Крестник, я тоже изучу законы, когда приеду туда?» Эти строчки являлись для него ножом острым, бередившим его раны, служили напоминанием о родных. Брат, отец. Отец видел его издалека, через пересуды в деревне («Вы снимаете последнюю рубаху ради сына, который завтра будет стыдиться даже своей семьи»), через долг Шиоле и через подозрение, что он мот и что тратит на свои удовольствия средства родителей, братьев и сестер. Если бы Зе Мария мог найти слова, которые не запятнали бы чистоту его намерений, и сказать: «Отец мой, я буду бороться за всех и за себя. Я не забуду вас. Брак с Эдуардой, может быть и поспешный, не нарушил моей верности!» Да, семья не могла простить ему такого сумасбродства. «Женился, продался. Захотел поскорее отделаться от нас» — вот что они думали о нем. «Это не так, отец мой! Поверь мне!» Но как они могли поверить ему?

И он не обвинял бы тогда Эдуарду в предубеждениях, существовавших еще до того, как узнал ее? Правда, конечно, в том, что Эдуарда была девушкой решительной, неспособной бросить его на полпути. Она только стремилась сделать его благоразумным и доверчивым. Никогда она не пыталась развратить его фривольностью той среды, которую она с высоко поднятой головой отвергла сознательно. Как это было несправедливо! Однако для него это еще был период сближения. Кто знает, может быть, его сомнения развеет поездка в деревню? Да, если бы он познакомил Эдуарду со своей средой, если бы он заставил ее столкнуться с суровой действительностью, быть может, они вышли бы облагороженными из этого испытания. Нужно подумать над этим без промедления. В семинарии он развеял бы в исповеди внутренние сомнения, терзавшие его, противопоставив ужасам греха смелость признания. Но, с другой стороны, не это ли страстное желание, граничащее с самопожертвованием, принять на себя весь позор случившегося сказывалось на его личности, вызывая мрачные мысли?

Ему хотелось подождать Эдуарду у выхода из церкви и предложить ей отправиться в деревню в тот же день. Он представлял себе, как они вечером приедут туда на машине Раймундо, обогнув эвкалипты на дюнах и проехав по открытой песчаной местности. Они войдут через ворота сада, чтобы хорошенько рассмотреть семейные вещи, предметы, уловить местные запахи, прежде чем встретиться с людьми. Большой ларь с деньгами для домашних расходов, льняные полотна, сыры, навоз под навесом. Вещи, которые пахнут и существование которых оставляет свой след в душе на всю жизнь. А в глубине коридора — мать, наблюдавшая за очагом и одновременно за курами во дворе. Мать, сучившая пряжу, прявшая и очищавшая шерсть, внимательно следившая за домашней работой, разрывавшаяся на части от домашних забот и усталости. Как-то примет их мать? Может быть, Эдуарда все же понравится ей? «Кто угодно, кроме неженок, сын мой!» Эдуарда была женщиной решительной. Они поняли бы друг друга!

Но как? Как бы сентиментально ни была настроена Эдуарда к сближению с семьей мужа, к устранению недоверия с их стороны, они принадлежали к той категории людей, с которыми трудно было найти общий язык. Даже там, в его студенческой комнате, бывали моменты, когда взгляд Эдуарды казался удивленным оттого, что пространство, в котором она находилась, не принадлежало ей. Это был взгляд отсутствующий и полный замешательства.

Зе Мария не сможет предложить ей поездку в деревню. Его волнение стихло так же быстро, как и возникло. Между тем, когда Эдуарда вернулась домой, он почувствовал, что в этот день у него еще была возможность откровенно обсудить то, что их разъединяло. Эдуарда, казалось, так же, как и он, желала выяснить отношения.

— Ты не ушел, лентяй?..

— Я последовал твоему совету… — Ив порыве страсти он внезапно с силой опустил руки на ее плечи, вынуждая сесть на кровать и одновременно изливая душу в потоке упреков и извинений. Его руки в каком-то жесте отчаяния перебегали с волос Эдуарды на ее шею, на руки, на все, где он находил нечто такое, что хотел и ранить и ласкать. Эдуарда слушала Зе Марию с привычным раздражавшим его спокойствием; но когда он, униженный и обессиленный, пришел к цели, она погасила последние его слова в поцелуе, выразившем нежность, но более всего желание того, чтобы он обладал ею.

— Мы несчастные глупцы, Зе. Мы растрачиваем жизнь, которая могла бы стать чудесной для нас. Но я хочу защитить нас от твоих терзаний. Прочь их!

Он наигранно улыбнулся.

— …И раз уж мы решили сказать друг другу все начистоту, я должна признаться тебе, что медовый месяц кончился. Он должен был кончиться даже раньше. Нет, не делай такого выражения лица! Теперь каждый из нас будет зарабатывать деньги. Я воспользуюсь знанием французского и буду давать уроки, а…

— Нет!

— Боишься, что семья Силвейра скажет, что ты женился на мне, чтобы тянуть из меня денежки?.. Оставь эти глупости. Я работаю, и ты работаешь в часы, свободные от занятий на факультете.

Он хотел было запротестовать, но тут дона Луз прервала их разговор стуком в дверь, чтобы вручить им два письма.

— Это мне. Читай, если тебе хочется. Думаю, что теперь нас засыплют письмами. Это хороший признак, но я догадываюсь об их содержании.

Она отошла к окну, чтобы прочесть письмо.

— Точь-в-точь что я говорила. И обзывают тебя всяческими словами… В стиле бульварного романа. Семья Силвейра не пожалела времени на никчемные генеалогические изыскания, а теперь, войдя во вкус, они уже потеряли всякую меру. Ну, живее читай!

Он взял два листка бумаги, исписанных мелким и ровным почерком.

В доме Эдуарды царит трагическая обстановка. Мать в первые недели слегла и находилась в бреду. Все в семье, впрочем, потеряли интерес к светской жизни и избегали связей с обществом. «За исключением этой бесстыжей женщины, твоей тетки Марты, которая — мы это прекрасно знаем — больше всех виновата в том, что произошло!» И наконец, еще есть время поправить беду. Эдуарда должна знать, что дома ее ждут и готовы все забыть. Им уже известно, что дядя Артур помогает ей деньгами; если именно денег добивается соблазнитель, они согласны рассматривать развод как коммерческую сделку.

Эдуарда подождала, пока он перечитает письмо, наблюдая за его реакцией; взгляд его был неподвижным, лицо побледнело.

«Бесстыжая женщина, виновная в том, что произошло». А разве на самом деле это не так? Зе Марии нравилось, что другие ищут ему сообщников. Совместная жизнь с семьей доны Марты только вредила ему, портила его, пробуждала в нем противоречивые мысли и расслабляла тело. Этот эгоист, этот шарлатан Луис Мануэл? «У вас хватило смелости не ждать. Плуты!» Но когда он постучал в вашу дверь, он спрятался за своей болтливой интеллигентностью! Он принес вам дружбу, общие надежды и печали. Дона Марта использовала его в качестве пешки в своей игре обиженной женщины. Кем он был для доны Марты? Одним из шутов из свиты ее сына. У доны Марты были определенные понятия о людях из деревни. Увидев крестьянина, она всегда вспоминала лето, проведенное на своей скучной ферме в Бейрас. Внизу, под каменной верандой, скотный двор и крестьяне, сновавшие среди скотины и обладавшие таким голосом, что усмиряли лошадей, быков, свиней, как будто их сближала какая-то общность инстинктов.