Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Однажды вечером, когда Эдуарда явно перестаралась в своем стремлении заставить гостей не стесняться ее присутствия, Зе Мария подметил во взгляде Белого муравья презрительную насмешку и пришел в бешенство. Студент-инвалид сидел с ним рядом. Но Зе Марии хотелось одному пережить свое раздражение нарочитой развязностью жены и всем эти фальшивым и многословным оптимизмом друзей. Когда Белый муравей попросил у него прикурить, Зе Мария протянул ему горящую спичку так, что тот никак не мог до нее дотянуться.

Наблюдая за сценой, друзья весело смеялись. Наконец Белый муравей выплюнул сигарету и раздавил ее на полу. Зе Мария опешил, и его злость усилилась. Он достал новую сигарету и издевательски спросил:

— Разве ты не собирался закурить?

— Мне расхотелось.

Тогда Зе Мария, стараясь заставить его взять сигарету или засунуть ее ему в рот, истерически закричал:

— Ты будешь курить! Ты будешь курить, циник паршивый!

Ни слова не говоря, Белый муравей с силой вывернул Зе Марии руку, и лицо у него приняло горестное и отрешенное выражение. И когда принуждаемый болью Зе Мария уронил сигарету на пол, из глаз Белого муравья покатились слезы, крупные и горячие, которые он и не пытался скрыть.

Втайне от Эдуарды Зе Мария подыскивал работу. Впрочем, с первого дня их совместной жизни ему следовало бы понять, что ничего другого не остается. Эдуарда получала помощь с разных сторон — гнев родных уже начинал стихать, — но денег все равно не хватало, а если бы и хватало, Зе Мария не смог бы с ними примириться. Кроме того, его прельщала перспектива унизить Эдуарду тем, что он поступит на неквалифицированную работу и среди окружающей ее свиты бакалавров будет бедным родственником, которого всем приходится терпеть. Однако для осуществления этого плана ему была нужна поддержка Луиса Мануэла и влияние сеньора Алсибиадеса. Особенно его привлекала мысль устроиться на фабрику промышленника чернорабочим, чтобы потом Эдуарда, дона Марта или Луис Мануэл узнали, что он рассказывает товарищам по работе: «Я из семьи хозяина. Я женился на его племяннице». Хотелось облить их грязью, пусть они его выгонят.

Однажды утром, зная, что в этот час никто не помешает их разговору, Зе Мария отправился к Луису Мануэлу. Тот вышел к нему в халате, казавшемся Зе Марии достойным зависти символом буржуазного благополучия, вялый и заспанный. Зе Мария подождал, пока он снова уляжется на диван, чтобы продлить прерванное блаженство, и принялся нервно бегать по комнате, чувствуя, что его беготня раздражает друга, а сам резким и злым голосом говорил о том, какие мучения ему приходится выносить, чтобы такая избалованная и незнакомая с денежными проблемами женщина, как Эдуарда, не догадалась в один прекрасный день, что завтра у них может не оказаться денег на пачку сигарет.

Луис Мануэл уставился в потолок. Это был разговор именно такого рода, который при других обстоятельствах доставил бы ему наслаждение в качестве литературной темы, иллюстрации к его излюбленному тезису о необходимости сопротивления, но теперь, застигнув Луиса врасплох, не мог не вызывать раздражения. Драмы, хоть как-то касавшиеся его самого, представлялись Луису Мануэлу ловушкой. Он был способен расчувствоваться, читая стихи, где шла речь о бездомных бродягах, терпящих голод и лишения, и стихи эти явились бы стимулом, побуждающим его к действию, однако, если бы эта язва общественной жизни попалась ему на глаза, Луис Мануэл просто бы растерялся.

Он был другом Зе Марии. Он мог даже оказать помощь в материальных или иных затруднениях, только нужно было ограничиться его братским, трогательным порой сочувствием, а не заставлять оказывать конкретную, да к тому же еще и срочную помощь.

Зе Мария предвидел такую реакцию и потому тут же добавил, что не собирается просить денег и никогда не станет извлекать выгоды из того, что они, к несчастью для Луиса Мануэла, породнились.

— Будь уверен, вам не придется снимать с полок тарелки. Никто не попросит у тебя куска хлеба.

Он прекрасно сознавал, что насмешливый тон делал его слова еще более обидными. Луис Мануэл, нервничая, бессознательно выворачивал наизнанку карманы халата, он хотел было прервать Зе Марию, но тирады друга лились потоком. Наконец он успокоился. Сел на диван, ссутулившись и опустив голову, и сказал:

— Я решил уйти из университета. Это единственный выход. Мне надо работать, чтобы моя жизнь обрела хоть какой-то смысл. — Исподтишка, краем глаза он следил за воздействием своих слов на Луиса Мануэла. — Надеюсь, у тебя найдется возможность куда-нибудь меня пристроить.

Луис Мануэл внезапно ускользнул в свою нору. Он напоминал свернувшегося клубочком зверька, ожидающего, что враг пройдет мимо. Зе Мария опять вскочил на ноги, словно замешательство друга доставило ему удовольствие, и, считая дело решенным, спросил:

— Когда же я, по-твоему, могу приступить к работе?

Луис Мануэл невольно повторил вслед за ним:

— Когда? — Но тут же поплотней укутался в халат, снова уйдя в себя. Ему требовалась поддержка. Ему требовалось убежище. Он провел руками по подбородку. Высморкался. — Ты отлично понимаешь, что я мог бы… Только это так трудно. В нашем мертвом городишке все трудно!.. А если бы и было легко, что бы я сумел для тебя сделать? Кто со мной станет считаться? В общем, поживем — увидим. Может быть, ты сам подыщешь себе местечко и тогда скажешь мне.

Хотя поведение друга отнюдь не было для него неожиданным, Зе Мария почувствовал, что его предали. Глаза его метали молнии. Наивная трусость Луиса Мануэла казалась ему оскорбительной.

Луис Мануэл угадывал, что с ним творится. Зе Мария абсолютно ничего не понимал. «Те, что ждут чего-нибудь от других даже без всяких на то оснований, упрямы и непреклонны». Зе Мария одержимый. Какая морока! Нет, подумать только, какая морока! «Те, что ждут чего-нибудь от других…» Отличная тема для очерка. Об этом стоит подумать. Забавно, что такая идея осенила его столь неожиданно, можно сказать, по горячим следам… Однако ему хотелось, чтобы Зе Мария был более разумным, справедливым, рассудительным. И чтобы он поскорее ушел.

— По-моему, ты зря расстраиваешься, мой милый. Ты сам признаешь, что из-за работы придется пожертвовать университетом, и тем не менее… Ты ведь признаешь это, правда? — Зе Мария повел плечами, что могло означать и согласие и презрение. — Но не кажется ли тебе, что работа заставит тебя пожертвовать многим Другим, еще более важным?

— Фамильными гербами твоей семьи, к примеру?

Луис Мануэл закрыл глаза. Он напоминал христианского мученика, смиренно глотающего оскорбление. Потом, забыв о грубом замечании Зе Марии, продолжал:

— Если ты поступишь на работу, как же тебе удастся выкроить время для занятий, для чтения книг, для создания умственного потенциала, который подготовит тебя к будущему? Чего ты добиваешься, Зе Мария? Материальной обеспеченности? Но какой ценой?! Спокойствие, спокойствие — вот девиз буржуазного эгоизма. Так убаюкивают сознание. Подсовывают под нос гнилой плод и… Ты меня слушаешь? — Внезапно Луис Мануэл почувствовал себя свободным. Он подгонял факты к идеям, делая обобщения. Уйдя от конкретной проблемы, он уже мог абстрактно решать их. Воодушевленный, уверенный в себе, он продолжал: