Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Угрызения совести и абсурдность союза с Эдуардой терзали его беспрестанно.

А что же произошло с Эдуардой? Она тоже стала жертвой тех же силков и капканов, думал Зе Мария, ее привлекла его мужественность, его дикарская грубость, увлекательное очарование молодежного окружения. Предвкушение события, где она будет героиней, заставило ее после мимолетного увлечения совершить поступок, повлиявший на всю дальнейшую жизнь. Выйти замуж за бедняка без гроша за душой и без всяких перспектив на будущее! Камень, брошенный в стоячее болото, всколыхнул его до самых глубин. Родители, друзья, вся свита старомодных карикатурных теток, бабушек, знакомых будет считать себя навеки оскорбленными. Здесь, в университете, где социальное неравенство едва начинало проявляться, нельзя было и предположить, до каких размеров разрастется скандал.

Однако он, выходец из другой среды, острее переживал последствия отчаянного порыва, увлекшего их обоих. И вероятно, именно поэтому постоянно пребывал в пассивности, из которой его трудно было вывести. Первое время Эдуарде самой приходилось преодолевать все препятствия. Она написала своей родне, продиктовала письмо родителям Зе Марии. Она оказалась поразительно ловкой и энергичной в своих действиях. Дону Марту события тоже захватили, она с нетерпением ожидала, когда разразится буря, и поведение ее служило стимулом для Эдуарды, когда, оставаясь одна, она чувствовала себя всеми забытой и беззащитной. Как-никак тетка была в ее глазах представительницей всего клана, возмутившегося известием о браке, и ее поддержка неизменная, даже когда она подчеркивала противоречия этого союза, удесятеряла силы Эдуарды. Дона Марта еще не забыла презрения своих родственников, когда она выходила замуж за плебея-промышленника. Поступок племянницы помог ей теперь залечить незаживающую рану, ведь Алсибиадес, по крайней мере, был богатым человеком с большим жизненным опытом, а не деревенским бедняком, как Зе Мария, хотя по природной остроте ума парень и заслуживал дружбы с Луисом Мануэлом. Пусть бесчестье падет теперь на ее родственников…

Зе Мария вставал рано, а Эдуарда нежилась в постели все утро. Ему хотелось приласкать это тело, пышное и белое. Но он не осмеливался до нее дотронуться. Это желание представлялось ему почти преступным, настолько тело Эдуарды казалось уверенным в своей неприкосновенности и будто издевалось над его претензиями обладать им. Эдуарда владела им и бесстыдно брала на себя инициативу во всем, утверждая — она даже не пыталась этого скрывать — свою способность думать и действовать за двоих.

Постепенно Эдуарда отказалась от услуг доны Луз, стараясь не задевать достоинства их хозяйки, относившейся к ней с нескрываемой враждебностью; она ухитрялась откладывать из денег, которые оба каждый месяц получали (она от чудаковатого дяди-повесы, хотя он и желал тем не менее соблюдать видимость солидарности с обиженной семьей), договорилась с пансионом по соседству, чтобы им приносили еду на дом, и у нее еще оставались деньги украшать комнату красными гвоздиками. Обстановка изменилась, и своим преображением их жилье было обязано ей. Зе Марии не по вкусу пришлась такая перемена, лишившая его привычной атмосферы, и он никогда не упускал случая упрекнуть жену.

— Мы переживаем период эйфории, не может же он продолжаться вечно. Скоро ты сама в этом убедишься.

— Тоже мне провидец. Ты же сам не веришь ни одному своему слову.

А как же Дина? Эдуарда делала вид, что незнакома с ней. Вернее, что нет причины соотносить ее с прошлым Зе Марии. Она даже не давала себе труда поразмыслить над тем, какие неудобства в том, — что они живут под одной крышей. Эта невзрачная девчонка была случайным явлением в его жизни, она не могла оставить ни следа, ни воспоминаний, так же как многочисленные служанки, перебывавшие в доме ее родителей: едва покинув место, они тут же исчезали из памяти. Впрочем, у нее и в мыслях не было, что кто-то другой решится оспаривать у нее обладание Зе Марией. Он составлял часть ее существования, пока она того желала. Он принадлежал ей. «Эйфория», — сказал он. Да, эйфория! Она словно парила над временем, над вещами, даже над мыслями. Но эта беспокойная, жадная радость, пришедшая к ней после многих лет угнетения, радость, которую Эдуарда порой даже не знала, куда применить, не лишала ее чувства реальности. Она твердо стояла на земле.

В первые дни после свадьбы Зе Мария время от времени встречался с Диной на веранде у черного хода, и, хотя девушка спешила от него спрятаться, он всегда успевал заметить жалобное выражение ее лица, внезапную худобу и небрежность в одежде, симптомы сердечных мук, которыми она, вероятно, хотела его разжалобить, правда, без какой-либо конкретной цели. Однажды ночью он вдруг услышал шум, доносившийся с другой половины дома, где находились спальни хозяев, и на следующий день женщина, приходившая к ним убираться, с сочувственным видом рассказала ему, что «барышня отравилась, потому что не в силах была пережить разочарование, но ее успели спасти». Сеньор Лусио, вероятно опасаясь, что, если Зе Мария покинет пансион, друзья последуют его примеру, поторопился заверить постояльца, что все, в том числе и Дина, будут рады, если он останется в этом доме, ведь он стал им почти родственником. Но после наивной и, должно быть, притворной попытки самоубийства Дины Зе Мария все равно остался в пансионе, несмотря на всю щекотливость своего положения, вызывающего разные толки.

Число их друзей росло. Когда Эдуарда узнала, что прежде в комнате Зе Марии происходили вечеринки, она спросила с обидой и удивлением, почему же их не возобновят теперь, ведь оживленные литературные споры и декламация стихов достаточно мощные средства, чтобы защитить эти ужины от вульгарности. Поэтому каждый из завсегдатаев привел с собой приятелей. Среди других были приглашены Абилио и детина с парализованными ногами по прозвищу Белый муравей, постоянный участник кутежей, где вино и слова лились рекой. Детина-инвалид, которого товарищи приводили на костылях, распоряжался стряпней, давая неиссякаемые поводы к насмешкам и веселью. В расстегнутой рубашке, обнажающей смуглую широкую грудь, восседая на подушке, точно паша, он давал всем задания, оставляя себе выбор и дозировку приправ. Белый муравей, бросал нежные и настойчивые взгляды на бутылки с вином, выстроившиеся около него в ряд, презрительно отводя глаза от фруктового сиропа, который эти флегматики разводили в кувшине с водой, оправдываясь, что предназначают его дамам. Несколько дней потом невозможно было проветрить комнату, так она пропитывалась запахом жареного лука и разной стряпни. После приготовления еды студент-инвалид утрачивал к ней интерес. Он с увлечением прислушивался к спорам литераторов, приводя их в смущение меткими и язвительными репликами, и наконец, монополизировав запасы вина, готовился к тщательно продуманной фундаментальной попойке. Но Белый муравей не доставлял другим удовольствия видеть его пьяным: как только глаза его загорались свирепым блеском, он ложился на кровать Зе Марии, прикрывал газетой лицо и засыпал. Когда вечеринка кончалась, его отвозили домой. К этому времени, однако, его голова вновь становилась ясной.