Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

— Как вы могли решить, что в такой день мы с Зе способны думать о еде?

И они убежали, вскочив на ходу в трамвай, избавивший их от друзей.

Мариана махала им рукой, пока трамвай не скрылся за поворотом. Она чувствовала себя взволнованной, растревоженной и почему-то несчастной. Глаза ее были полны слез.

Друзья постепенно превратили комнату Зе Марии в место для собраний, словно с помощью этой дружбы, делавшейся день ото дня все более тесной, хотели сами стать участниками героического бунта, которым представлялся брак Эдуарды и Зе Марии в академической среде. «Я иду к Зе Марии», — объявляли они, и в голосе их звучали плохо замаскированные тщеславие и гордость. Пансион доны Луз, уже знаменитый тем, что здесь якобы вынашивались таинственные идеи, казался теперь еще более экзотическим и недоступным.

«Там живет Зе Мария. Его жена особа из высшего общества!» И все наперебой старались добиться его внимания.

Каждый из друзей внес свою лепту в убранство их жилья. Мариана потратила сбережения и купила ковер. Жулио принес безделушки и книги, а Луис Мануэл наводнил комнату кузины сладостями, пластинками, всевозможными безделушками, прежде вызывавшими зависть тех, кто посещал его дом. Так Луис Мануэл тоже перестал бывать в салоне доны Марты, потому что у Эдуарды никто ему не докучал, никто не оговаривал его аппетита или внезапной задумчивости. Захватив с собой проигрыватель, он садился в укромном уголке на пол и спокойно предавался размышлениям, как только ему хотелось побыть одному. Другие тоже наслаждались утонченно-богемной обстановкой, постоянно пребывая в приподнятом настроении, словно пользовались привилегиями обособленного племени, куда не смеет проникнуть ни один чужестранец. Они приходили к Зе Марии, чтобы почитать стихи, подготовить новые номера литературных журналов, воинственных, презирающих все авторитеты, чтобы в восхитительно интимной обстановке обсудить новости студенческой жизни, ведь вмешательство властей придавало ей возбуждающий привкус нелегальности. И не менее притягательным поводом была возможность застичь молодоженов врасплох.

Никто не хотел и думать, что жизнь когда-нибудь может их разлучить. Надо сохранить эту общность идей, привычек и убеждений, пронеся ее через все превратности будущего. Когда Луис Мануэл предложил после окончания университета поселиться вместе, в одном доме, оставаясь солидарными и свободными от буржуазных предрассудков, он выразил желание, о котором до сих пор каждый боялся заговорить, чтобы его не сочли фантазером; но раз уж о нем зашла речь, оно показалось им удивительно легко осуществимым. И они с наслаждением обдумывали свой план, заранее с удовольствием предвкушая маленькие каждодневные происшествия и трогательные проявления дружбы в предстоящей им совместной жизни. Жулио пытался обуздать то, что представлялось ему отголоском сентиментальности в их юношеском энтузиазме, и все же ему трудно было не поддаться искушению. Прелесть неизведанного, отвага и пылкая дружба захватили и его.

— Да, — подхватил он с обычной своей сдержанностью. — Надеюсь, нам удастся отыскать город, где каждый из нас найдет себе работу по душе.

— Вместе мы будем силой, — добавил Зе Мария.

Мариана постоянно твердила эти слова про себя.

По мере того как мечта обрастала конкретными деталями и подробностями и каждый дополнял ее новыми предложениями, она начинала воспринимать ее как свою мечту.

Свою собственную. Любой ценой надо защитить ее от непостоянства Зе Марии, от страсти к бродяжничеству Жулио, от вызывающей опасения легкомысленности Эдуарды, от эгоизма Луиса Мануэла. От всего. Это была ее мечта. Ночью, перед тем как уснуть, она думала о ней, словно вновь оживляла в памяти случившееся наяву.

— Нам не хватает еще одного компаньона. Вернее, компаньонки… — заметила Эдуарда.

Все почти с осуждением посмотрели на Луиса Мануэла, едва ли не обвиняя его в предательстве за то, что он не спешил с выбором той, что разделила бы с ним так радостно волновавшую их мечту.

— Совместная жизнь поставит перед нами ряд проблем. Думаю, ни одной женщине не понравится, если она, выйдя из комнаты полуодетой, встретит в коридоре чужого мужчину, который уставится на ее ноги… — словно извиняясь, добавил Луис Мануэл шутливым тоном.

— Противный обыватель! — бросил ему Жулио.

Эдуарда не скрывала, какое горделивое удовольствие вызывает в ней этот круг друзей. Она чувствовала себя центром целого мира. Мира, где можно смеяться, делать глупости, и никакие предрассудки не помешают. И все же никто из них не переступал границ. Ах, если бы ее родные видели, как она радуется и торжествует победу.

Первые недели Зе Мария тоже не мог оставаться равнодушным к ослепляющей новизне их совместной жизни, полной неожиданных и приятных открытий. Они дурачились, неумело зажигая керосинку, готовили кофе и пили его прямо в пижамах, забывая, что Зе Марии пора на занятия. Покупка нового стула восхищала их, словно это была редкая драгоценность. Иногда после ухода друзей они никак не могли угомониться и болтали в постели ночи напролет.

Мариана приносила из дома сахар и чай, а Луис Мануэл никогда не забывал прихватить разные деликатесы. Разливая чай, Эдуарда неизменно спрашивала, рассчитывая на комплимент:

— Правда, он неплохой?

— Чай просто восхитительный! — восклицал Жулио.

— Плутишки, — ворчал Луис Мануэл, флегматично протирая очки. — Сладкая у вас жизнь, точно у аббатов. Эдуарда слишком балует тебя, мой милый! — И, взяв Зе Марию за руку, он указал ему на лежащий на столе сверток. — Сегодня я принес вам подарок.

Развернув сверток, Зе Мария увидел два великолепных ананаса. Но он даже не решился поблагодарить, считая, что получать такие щедрые подарки имела право только его жена. И ми еще владело головокружительное безумие, заполнявшее пугающую пустоту, когда могли всплыть на поверхность сомнения, от которых, наверное, никогда не удастся окончательно избавиться.

Друзья уходили, и молчание между супругами, почти ощущавшееся физически, с минуты на минуту росло, они смотрели один на другого с тягостным ощущением обиды, незащищенности, хотя даже не могли конкретно его выразить. Тогда они пылко любили друг друга, или же каждый начинал заниматься своим делом, чтобы не задумываться о неприятном. Тем не менее уязвленная чувствительность Зе Марии только ожидала повода для выхода, и Эдуарда это отлично знала.

Их союз казался Зе Марии абсурдным. События, словно звенья цепи, нанизывались одно за другим, и, когда он заметил, как велико отделяющее их от отправной точки расстояние, отступать было уже поздно. Собрания у Луиса Мануэла, прогулки за город, каприз недоступной для его притязаний женщины, которая сама себя предложила с такой естественностью, что это граничило с бесстыдством, сообщничество доны Марты — все ему слишком льстило, чтобы он мог устоять. Да и зачем противиться? Разве он не был мужчиной, и этого мужчину предпочла девушка, избалованная ухаживаниями юношей из аристократических семей? Справедливо ли досадное ощущение, что, давая обстоятельствам увлечь себя, он предал родных и самого себя? Верно ли закравшееся в душу предчувствие, что внезапная и легкая победа его честолюбивых общественных притязаний помешает ему в будущем добиться такого успеха, который бы искупил все муки, испытанные им до сих пор?