Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– Давай сначала немного выпьем, – предложила она. – Если, конечно, ты не торопишься. Обещаю не задерживать тебя дольше необходимого.

Сью улыбнулась, и я улыбнулся в ответ. В этот момент мы понимали друг друга без слов – как два вора перед делом.

– Почему немного? Будем пить, сколько захотим, – сказал я.

– Но не слишком много, – сказала она, жеманно улыбаясь с заговорщицким видом забытой кинозвезды, снова оказавшейся перед беспощадными камерами после долгих лет вынужденного одиночества.

Сью взяла коньяк и вышла на кухню.

– Устраивайся поудобнее, – крикнула она оттуда. – Сними ботинки. Носки тоже можешь снять. Посмотри мои книги. Непонятно, что бы я делала, не будь на свете книг.

Я снял ботинки и лег на диван, стараясь ни о чем не думать. Но мне не давала покоя мысль, что наши отношения с Джованни вряд ли более безнравственны, чем то, чем сейчас займемся мы.

Сью вернулась с двумя большими бокалами коньяка, подошла близко к дивану, мы чокнулись и пригубили спиртное. Она не спускала с меня глаз, и тогда я дотронулся до ее груди. Губы ее раскрылись, она неуклюжим движением отставила бокал и легла рядом. Ее движения были полны отчаяния, и я знал: сейчас она отдается не мне, а тому любовнику, которого никогда не дождется.

А я о чем только не думал, занимаясь любовью в этой темной комнате. Задавался вопросом, предохраняется ли она, а при мысли о нашем общем ребенке, о ловушке, в какую могу угодить сейчас, когда надеюсь вырваться на свободу, я чуть не расхохотался. Раздумывал, не швырнула ли она свои голубые джинсы на недокуренную сигарету и нет ли у кого-нибудь еще ключей от ее квартиры? Не слышно ли нас сквозь хлипкие стены и насколько сильно мы будем ненавидеть друг друга после того, как все кончится? К нашему сексу я относился как к работе, которую надо выполнить хорошо. В глубине души я понимал, что поступаю ужасно по отношению к Сью, и скрыть от нее этот факт стало делом чести. Я старался, насколько возможно, передать через это противоестественное соитие, что ни она, ни ее тело не вызывают у меня презрения и что она не станет мне противна, как только мы примем вертикальное положение. Но я также понимал, что страхи мои преувеличены и безосновательны, и мне с каждой минутой становилось все яснее – то, чего я боялся, не имеет никакого отношения к моему телу. Сью – не Гелла, она не сократила мой страх перед встречей с Геллой, а, напротив, усилила, сделала его более реальным. В то же время я видел, что опыт со Сью прошел даже слишком успешно, и старался не презирать ее за то, что она не чувствует моего настоящего к ней отношения. Она кричала, била меня кулаками по спине, а я по судорожным движениям ее бедер и ног силился понять, когда наконец освобожусь. Ее всхлипывания становились все чаще и пронзительнее, я подумал: скоро конец, и с ужасом ощутил, как холодный пот проступил на моей пояснице. Господи, пусть это скорее кончится, взмолился я, и тут наступил конец. Я ненавидел себя и ее, на меня обрушилась темнота этой тесной комнаты, и я хотел только одного – поскорей выбраться отсюда.

Сью долго лежала неподвижно. Я знал, что на дворе уже вечер, и он властно звал меня. Наконец я приподнялся и взял сигарету.

– Может, допьем коньяк? – предложила Сью.

Она села и включила лампу, стоящую у дивана. Я боялся этого момента. Но Сью не заметила ужаса в моих глазах – похоже, сейчас она видела во мне рыцаря в блестящих доспехах на белом коне, совершившего долгий путь, чтобы вызволить ее из темницы. Сью подняла бокал.

– À la votre [85] Ваше здоровье ( фр .). , – сказал я.

– À la votre? – она захихикала. – À la tienne, chéri! [86] Ваше?.. Твое, дорогой! ( фр .) – Потянувшись, она поцеловала меня в губы, но тут, что-то почувствовав, откинулась назад и внимательно посмотрела мне в глаза. Однако напряжения в ней еще не было, и она непринужденно спросила:

– Как думаешь, мы можем это как-нибудь повторить?

– А почему бы нет? – ответил я, пытаясь выдавить из себя смех. – То, что для этого требуется, всегда при нас.

Она помолчала, потом снова спросила:

– А поужинать вместе сможем – сегодня?

– Прости, – сказал я. – Мне правда очень жаль, Сью, но у меня сегодня встреча.

– А-а… Тогда, может, завтра?

– Послушай, Сью… Я терпеть не могу заранее договариваться. Лучше устрою тебе сюрприз.

Сью допила свой коньяк.

– Сомневаюсь в этом, – сказала она, поднялась и отошла от меня. – Пойду что-нибудь надену и провожу тебя.

Сью вышла из комнаты, и я услышал, как льется вода. Я все еще сидел голый, в одних носках, на диване и пил коньяк. Мне вдруг стало страшно выходить на улицу – в темноту, которая так манила меня всего несколько минут назад.

Сью вернулась в платье и туфлях на каблуках. Волосы она взбила и, надо признать, выглядела гораздо лучше – теперь она стала похожа на юную девушку. Я поднялся с дивана и стал натягивать одежду.

– Хорошо выглядишь, – заметил я.

Ей явно хотелось много чего сказать, но она сдержалась. Следы внутренней борьбы отражались на ее лице, и мне стало стыдно.

– Заскучаешь – заскакивай, – только выговорила Сью. – Буду рада. – Такой странной улыбки, с какой она это сказала, я никогда раньше не видел. В ней были боль, ярость и униженность, а поверх этой гремучей смеси – неумелая маска, изображающая беспечную веселость. Если судьба распорядится так, что я окажусь в руках Сью, она убьет меня с такой же улыбкой.

– Держи в окне свечу [87] Из песни ирландского композитора и певца Фила Коултера. , – сказал я. Сью открыла дверь, и мы вышли на улицу.

Я распрощался с ней на ближайшем углу, пролепетав, как школьник, извинения, и проводил взглядом ее плотную фигуру. Сью пошла по бульвару в сторону кафе.

Я не знал, что делать и куда идти. Ноги сами понесли меня к Сене, откуда я медленно побрел домой.

Тогда впервые в жизни смерть предстала предо мной как реальный факт. Я подумал о тех людях, которые так же, как я, смотрели на реку, а потом нашли утешение на ее дне. Я думал об их судьбах, о том, как они совершили непосредственный акт самоубийства. В юности меня, как и многих других, посещала мысль о том, чтобы покончить с собой, но тогда она была замешана на мести, на желании показать миру, как жестоко он обошелся со мной и заставил страдать. А в этот тихий вечер по дороге домой ничего не напоминало душевную бурю того уже не существующего мальчика. Мысль об умерших пришла мне на ум, потому что их жизнь уже закончилась, а как прожить свою, я не знал.

Париж – город, который я очень люблю, затих. На улицах было пустынно, хотя вечер был далеко не поздний. Но откуда-то снизу, с набережной, из-под мостов, из полумрака каменных стен до меня доносился единый судорожный вздох – любящих и отверженных, они спали, обнимались, занимались любовью, выпивали или просто смотрели в надвигающуюся темноту. А в домах, мимо которых я проходил, обычные французы убирали со стола после ужина, укладывали спать маленьких Жан-Пьера и Мари и, нахмурив брови, решали вечные проблемы – где достать денег, в каком магазине дешевле товар, что происходит с церковью и ненадежным государством. Толстые стены и зашторенные окна обеспечивали им безопасность, защищая от темноты и протяжного стона долгой ночи. А через десять лет их дети Жан-Пьер и Мари могут оказаться здесь у реки, задумавшись, подобно мне, как случилось, что они оказались за чертой безопасности. Какой же долгий путь, думал я, пришлось мне проделать, чтобы оказаться на краю пропасти!