Калле Каспер - Чудо: Роман с медициной

В зеркале я увидел, что волосы заметно отросли, и подумал: кто теперь меня будет стричь? Раньше это делала Рипсик, сперва чтоб сэкономить, мы тогда жили очень бедно, но это у нее получалось так здорово — она имитировала прическу своего любимого героя, Юлия Цезаря, — что я больше уже не ходил в парикмахерскую, хотя это и стало для нас доступно. Рипсик сажала меня в прихожей у большого зеркала, там, правда, было темновато, но это ей не мешало, она заходила то слева, то справа, исчезала сзади, появлялась спереди, быстро щелкая ножницами, у нее были удивительно ловкие руки, вот только вокруг ушей она не знала, как правильно стричь, действовала по интуиции, парикмахерши, конечно, знали, но я все равно не доверял им, я предпочитал искусство Рипсик…

Закончив мыться, я вернулся в комнату, оделся и посмотрел на мобильник — до семи, когда открывалось кафе и можно было отправляться за кипятком, еще оставалось время. Я открыл окно, чтобы кондиционер выключился, он дул как раз туда, где стоял стол, сел за компьютер и начал одну за другой удалять скачанные ранее барселонские и ниццевские квартиры.

«Если я вдруг сегодня ночью умру, то знай, что я тебя люблю».

Я вспомнил эту фразу, спускаясь в лифте с металлическим кофейником в руке. Рипсик произнесла ее примерно неделю назад, вечером, когда я собирался идти в гостиницу, она даже села в постели, как будто ее только что осенило. На самом деле такие слова мы друг другу говорили часто, десяток раз в день уж точно, но по-армянски, не знаю, почему так сложилось, я говорил: «Иес кес сирумем» [2] Я тебя люблю (здесь и далее по-армянски). , и она отвечала: «Иес эл кесем сирум» [3] Я тебя тоже люблю. , или она спрашивала: «Ду индз сирумес?» [4] Ты меня любишь? — и я отвечал: «Хелагарипес» [5] Безумно. или «Кхианкхиц шат» [6] Больше жизни. , это был наш ритуал, но теперь Рипсик сказала это по-русски, с совершенно другой интонацией, и это запало мне в душу, утром она должна была мне позвонить, я только что купил ей новый мобильник, старый испортился, но она не позвонила, я занервничал, помчался в больницу, не позавтракав, — она чувствовала себя неплохо и даже была в веселом настроении. Оказалось, что она не поняла, как звонить по этому мобильнику, при всем своем техническом таланте, почти что гениальности, когда мы покупали новый шкаф или комод, Рипсик, а не я, по чертежу определяла, как его собирать, а однажды она сама додумалась и рассчитала, как повесить над газовой плитой очиститель воздуха, мастер-специалист, которого мы сперва вызвали, с этим не справился, объяснив нам, что это вообще невозможно, а Рипсик справилась, — да, при всем техническом таланте у Рипсик было слабое место: телефоны. Она их ненавидела.

Дверь лифта открылась, я прошел через холл в кафе, там завтракали китайские туристы, мы здесь не ели ни разу, у нас не было на это денег, я только ходил в кафе за горячей водой, официанты меня знали, взяв пустой кофейник, они шли с ним на кухню, наполняли и приносили обратно, мне приходилось за это платить один евро, это был их маленький дополнительный доход, чека мне не давали, однако я был доволен, потому что без кофе мы жить не могли, и Рипсик для тибетских пилюль тоже нужна была подогретая вода. Но одна официантка, маленькая женщина в очках, даже можно сказать, малюсенькая, еще меньше, чем Рипсик, не брала у меня денег, то ли я ей нравился, то ли она просто была честным человеком и требовать плату за воду из крана ей не приходило в голову, сегодня она не работала, я подождал свой кофейник, дал официанту монету и поехал обратно в номер.

Я пил растворимый кофе и размышлял, как бы все закончилось, если бы мы остались в Таллине. Наверное, тоже плохо — но тогда Рипсик умерла бы дома. Наша квартира была небольшой и к тому же на первом этаже, piano terra, как говорят итальянцы, мое окно открывалось во двор, прямо под ним соседи парковали свои машины, иные стояли так близко, что казалось, хозяин с удовольствием поставил бы свой «мерседес» рядом с моим столом, положение Рипсик было не лучше, ее комната находилась у выезда на улицу, а напротив стояло унылое строение, закрывавшее вид, трансформаторная подстанция, но внутри дело обстояло иначе, у Рипсик был замечательный вкус, правда, поначалу у нас не было денег, чтобы она могла его показать, но потом она получила свой немецкий гонорар и пустила его на ремонт квартиры и на мебель. Мы купили кровать, до этого мы спали на раскладном диване, и поменяли шкаф, обеденный стол и стулья, отжившие свой век. Книжные полки покупали постепенно, по мере надобности, наконец ими были заполнены три стены — немного, конечно, по сравнению с библиотекой ее отца, но все нужное, в первую очередь классику, мы приобрели. А сколько у нас было картин! Один мой знакомый художник, настоящий виртуоз кисти, теперь уже умерший, подарил нам немало акварелей, он был очень одиноким человеком, гомосексуалом и ходил к нам «согреваться». Рипсик вообще-то гомиков не жаловала, но ему сделала исключение из-за таланта и еще потому, что ей казалось, что он не безнадежен, просто когда-то по глупости попал на этот путь, вот мы и старались вернуть его в лоно «нормальных людей», внушали, что он вполне может найти себе жену, однажды он и попробовал, но из этого ничего не вышло, и через некоторое время он повесился. На дни рождения я иногда дарил ей работы наших графиков, Рипсик нравилась эстонская графика, зато от живописи она морщила нос, ее мы привозили из Еревана, у армян масло получалось лучше, наверное, потому что у них много света и благодаря этому краски яркие. Свои скульптурки, вылепленные из белого пластилина и выдержанные в кипятке, чтобы они затвердели, Рипсик скромно держала в спальне на книжной полке, на самом верху, так что их толком и видно не было, только одну, «Pietà», оставила пониже, я долго считал ее лепку не более чем безвредным увлечением, я не был способен оценить ее талант, потому что плохо знал историю искусства, и лишь недавно, когда мы стали много ездить по Италии и я увидел шедевры Возрождения и барокко, обошел раз, другой, третий Piazza della Signoria во Флоренции, «лучший в мире музей на открытом воздухе», как говорила Рипсик, я стал понимать, насколько хороши на самом деле ее скульптурки, — как врач, она досконально знала анатомию, наверняка не хуже Микеланджело, и умела предельно реалистично изображать человеческое тело, современным скульпторам многому можно было бы у нее поучиться…

Сувениры не буду перечислять, их накопилось немалое количество, у нас стало традицией что-нибудь привозить из каждого путешествия, мне больше всего нравилась купленная на Крите голова Гигиеи, Рипсик объяснила мне, что в ней выражен идеал красоты древних греков, сама же она была в восторге от наитончайшего стеклянного сосуда, который я подарил ей на день рождения в Мурано. Ох, а потом маконде… Комок поднимается к горлу. Маконде мы купили в начале нашей совместной жизни, в Таллине, в комиссионном магазине, вероятно, ее привез из Африки какой-то моряк, которому вдруг понадобились деньги, стоила она много, но это была оправданная цена, неизвестный автор — ибо все африканские авторы неизвестны — вырезал из куска черного дерева целое семейство негров, лезущее вверх по стволу, мы как раз вернулись из «трудового турне», советское время приближалось к концу, но еще не был конец, и никто не запрещал Рипсик работать, мы ездили по Эстонии, и она лечила колхозников, ищущих, на что потратить деньги, — знали бы они, в какой бедности скоро окажутся… Вот мы и купили или, вернее, Рипсик купила маконде, мы решили, что она будет нашим талисманом — увы! Мы ее не продали, не потеряли, не разбили, но защитить нас от беды она не смогла.