Валентин Курицын - В зареве пожара

— Слышали, в Тяге опять прокламации появились?

— От имени железнодорожного комитета?

— Да… Хотите почитать, у меня есть одна.

— Давайте, — слегка улыбнулся Евсеев.

Он давно уже знал об этих прокламациях, выпускаемых каким-то таинственным железнодорожным комитетом. Листки эти были составлены довольно неумело и трактовали исключительно об экономическом положении служащих, приглашая их бастовать во имя защиты своих профессиональных интересов.

Евсеев также знал со слов Ремнева, что местный эсдековский комитет намерен войти в сношения с этим образовавшимся ядром, короче говоря, использовать начавшееся брожение в желательном для себя смысле.

— Возьмите… Когда прочитаете, передайте кому-нибудь. Или просто суньте кому-нибудь на конторку.

Коробкин огляделся по сторонам и, улучив момент, передал Евсееву вчетверо сложенный лист бумаги.

Вернувшись в свою комнату, Василий Иванович занял место за конторкой и начал читать полученную прокламацию, замаскировал её от любопытных взглядов счётными ведомостями.

Прокламация была написана от руки и оттиснута на гектографе.

Он с трудом разбирал неровные косые буквы, местами расплывшиеся в бледно-синие пятна.

С целью скрыть почерк, придавали буквам вид печатных.

В заголовке листа красовался лозунг: «В единении сила».

В этом листке речь шла о последних майских забастовках, волна которых прокатилась по всей Европейской России.

Угол зрения, под которым рассматривались эти события, и самая оценка забастовок, как средства борьбы с капиталом, были чисто социал-демократические.

Евсееву прокламация понравилась.

Он спрятал её в карман и улыбнулся.

— На настоящую дорогу начинают выходить ребята. Интересно, кто это там верховодит? Во всяком случае, чем скорее наши сольются с этим кружком, тем лучше.

Он опять углубился в свои занятия.

Опять пред глазами запестрели цифры.

Его сосед справа отложил перо в сторону и посмотрел на часы.

— Эге! уже два. Скоро и щам… А что, Захар Емельяныч, не слыхали, когда нам выдадут эксплуатационные?

Второй конторщик на минуту оторвал голову от громадных листов ведомости и устало произнёс:

— Не знаю… К Троице разве.

— Да, хорошо, если бы к Троице, — вздохнул первый. — У меня ребятишки пообносились… В потребиловку задолжался. Кругом расходы!

— Что и говорить. К нам вот женин брат приехал. Человек без места, больной. Если по человечеству рассуждать, конечно, не погонишь его. А ведь как ни как, всё лишний кусок идёт. А от каких, спрашивается, достатков? Эх!

Он замолчал и ещё энергичнее принялся щёлкать на счётах.

— Ну, этим-то двум и давать нечего. Такие листки они и читать не станут. Перепугаются, да ещё, пожалуй, к начальству с докладом побегут…

Разве, вот, Агнии Степановне дать.

Он посмотрел в угол, где сидела машинистка.

Она прилежно работала, низко наклоняясь над ремингтоном. Её маленькие худенькие пальчики быстро бегали по клавиатуре.

Она напряжённо хмурила брови и даже слегка шевелила губами, видимо, с трудом разбирая нечётко написанный оригинал.

Странный человек была эта Агния Степановна.

Худенькая, бледная, всегда молчаливая, всегда одетая в одно и то же поношенное чёрное платье.

Когда с ней заговаривали, она отвечала робко и односложно. Не принимала никакого участия в горячих дебатах служащих по поводу прибавок и предпраздничных наградных. Служила она в конторе около трёх лет, но никто здесь не знал о её семейном положении.

Всегда тихая, странно робкая, она приходила на службу раньше всех, усаживалась в своём уголке и тотчас же принималась за работу.

По временам, когда в комнате было особенно накурено, кашляла, отчего на её впалых бледных щеках выступал нездоровый румянец.

Её в конторе почти никто и не замечал.

Приходили, молча кидали бумаги и уходили.

В тех случаях, когда работа была спешной, кратко добавляли:

«Срочно перепишите».

Или: «Сегодня, не позже трёх часов».

Исключение составлял один франтоватый счетовод из мобилизационного отдела, человек, считающий себя за красавца и неотразимого донжуана.

Он любил подтрунить над Агнией Степановной.

Приходя с бумагами, галантно расшаркивался и обращался к девушке сочувственно ироническим тоном:

— Когда же, уважаемая Агния Степановна, мы увидим на этом маленьком пальчике золотой ободок — символ любви и супружеского счастья?

От подобных шуток девушка вспыхивала, ещё ниже опускала свою голову к машинке, но ничего не отвечала…

В такие минуты Евсееву хотелось выйти из-за конторки и надавать плюх этому самодовольному краснощёкому франту. Ему стоило большого труда сдерживать своё негодование.

Раз как-то он не выдержал и спросил её:

— Отчего Вы, Агния Степановна, не дадите этому субъекту надлежащего отпора?

Девушка подняла на Евсеева большие тёмные глаза и испуганно прошептала:

— Что Вы, что Вы!? Да как же это я… Ведь, он же начальство…

И в этом ответе была она вся — бедная, одинокая, запуганная жизнью девушка.

Евсеев не мог не заметить, что после вышеописанной сцены Агния Степановна стала относиться к нему как-то иначе, с большей доверчивостью.

Когда ей в оригинале встречалось какое-нибудь неразборчиво написанное слово, она подходила к конторке Евсеева и своим слабым, тихим голоском просила помочь ей.

…Однажды, с месяц тому назад, Агния Степановна до того отступила от своих обычных привычек, что даже сама осмелилась начать с Евсеевым разговор.

Это было утром минут за пятнадцать до начала занятий.

В комнате они были только двое.

— У Вас должно быть очень много работы? — спросила она его.

Евсеев, удивлённый этим неожиданным обращением, поспешил ответить:

— Нет, отчего же… Вероятно, не больше, чем у других.

— У Вас очень утомлённый вид.

— Я работаю дома. Готовлюсь на аттестат зрелости.

— Вероятно, это очень трудно.

— Что, собственно, трудно?

— Работать и на службе и дома.

— Ничего, я привык… Вы сами, Агния Степановна, тоже нехорошо выглядите. Слишком переутомляете себя…

— Да, теперь я больше работаю. Я хожу по вечерам. Дали отдельную работу. До самой Пасхи хватит.

— Вероятно, Вам за это заплатят отдельно?

— Обещали заплатить… Перед Рождеством я тоже работала сдельно. Весь декабрь… Дали пятнадцать рублей.

…Пришли остальные конторщики.

Разговор оборвался.

…Вот этой-то Агнии Степановне Евсеев и решил передать прокламацию.

Он подошёл к её столику и незаметным образом положил листок.

Близко наклонился к девушке и шепнул:

— Прочтите, ещё успеете до конца занятий.

Она удивлённо посмотрела на него, но утвердительно кивнула головой.