Марина Кудимова - Бустрофедон

На речку поехали нестройно и без охоты. При одном из ныряний в Гелину коленку впилась острая ракушка, рассадив кожный покров и пройдя почти до кости. Коленку замотали Лелевой майкой. Крови почти не было, но по дороге рана загноилась, майка была испорчена, и Леля до конца дня оставили под домашним арестом, который поневоле разделял с ним Люль. Крохотная мать никогда сама с ним не гуляла. Бабуль после промывания применила к ране еще одно свое волшебно-неизменное средство — коллодий, белой пленкой стянувший рассечение.

Геля, ослабшая после процедур и повышенного внимания в своему страданию, заспалась и появилась во Дворе, как раз когда из подвала показались оглобли носилок, обхваченные идущим спиной к ним санитаром. Рядом стояла машина «скорой» военного цвета. Тот же кучный круг смыкался подле нее. Все трудоспособные, видимо, снова работали во вторую смену, потому что в толпе обнаружилось несколько Свет, печник Новиков и его дети — Жирный и Светка, братья Водищевы и Леха и Вилькой, по очереди сосавшие пиво из трехлитровой банки. Газик с Колобушкиным точно и не уезжал. На носилках что-то лежало, накрытое простыней, и равномерно выдвигалось наверх, пока не показался на противоположном конце второй санитар. Маленькие Лель и Люль вертелись под ногами у носильщиков, так что один из них выкрикнул:

— Отвали, мелюзга!

Лель и Люль брызнули в толпу и очутились близко к Геле.

— Гулящая повесилась! — прочастил Лель.

— Ты ее видел? — сердце Гели затарахтело, как велосипедное колесо, в которое для имитации мопеда вставили прутик.

— Ага. Мы успели, когда ее вынимали. У нее язык вывалился. И обоссалась вся.

Геле мучительно хотелось подробностей, но не такого рода. Других у Леля не было.

А над подвалом повисло проклятие. После Маши туда вселилась престарелая пара. Старик Мигулин — пьяней вина — свел под руку вниз слепую жену, и ее больше никто не видел до той поры, пока не пришла труповозка. Мигулин выпил на помин души бутылку растворителя и последовал за супругой. Подвал постоял пустым, заходить туда никто не решался даже при игре в казаки-разбойники. А потом низину заняла цыганка Лидка с цыганятами, и отличие ее имени от женской дворовой одноименности уже не сулило ничего хорошего.

Ночью после Маши Геля пила много воды из кувшина, которым очень дорожила мама, садилась к окну, упиравшемуся зимой в стену, а летом в сад, единственному, которое можно было оставлять открытым: в него не летели с Карлушки гарь и машинный гул. В саду кто-то ходил, но этого Геля уже не боялась.

— Ляг, деточка, — воззвала Бабуль с тахты.

— Меня у вас не заберут? — спросила Геля, как маленькая.

— Что ты! Мы тебя никому не отдадим.

— Маша тоже не хотела отдавать, — возразила Геля.

— Они слабых любят, — сказала Бабуль.

— А мы сильные? — не поняв, спросила Геля от противного.

— Ну, все-таки, — неуверенно протянула Бабуль. — Бедная женщина! Некому ее было защитить.

— И нас без деда некому, — сказала Геля то, чего говорить было не надо.

— Бог оборонит, — сказала Бабуль. — Ложись. Завтра пойдем на базар.

В общем и целом лето шло своим чередом. После знойного мая, когда еще надо было необъяснимо ходить в школу, и Бабуль не успевала стирать пропотевавшую форму, сваливался бесконечными дождями холодный июнь, но следом снова наступала жара, другая по сравнению с маем, стойкая и казавшаяся бесконечной.

Бегали в кинотеатр «Звезда» на первые сеансы по десять копеек. В малозаполненном зале обязательно отыскивался хоть один объясняющий. При малейшей неусвояемости происходящего на экране, самоничтожной загадке сюжета или прихоти камеры из полутьмы, к которой уже привыкли блестящие глаза, раздавалось три варианта, неизменно относящиеся к женским персонажам.

— Это она вспоминает… — как правило, адекватное объяснение параллельного действия.

— Это ей снится. — как правило, на экране действительно воспроизводилось сновидение.

— Это она представляет. — любая абстракция, не имеющая к действию прямого отношения.

Гелю эти реплики успокаивали и примиряли с жизнью за пределами кинозала. Все непонятное она истолковывала себе, исходя из этой напоенной полутьмой триады.

Речка и велик оставались неизменными атрибутами лета до самого конца августа, когда предательские образы школы непрошено вторгались в сон. Геля с Лелем повадились выпрашивать лоскутья черной кожи, из которой в низкопотолочной мастерской рядом с костелом шила сапоги офицерам артель глухонемых. Лель умел с ними договориться жестами. Лоскутья ни на что не годились, но их так славно было перебирать и нюхать. Пахли они почему-то впрок сапожным кремом, который офицеры, не натянувшие сапоги, еще даже не купили в военторге. Мама говорила, что в военторге сказочное снабжение. Наверное, ей об этом сообщили военпреды. Пару раз эти военпреды заявлялись лично, потому что на лето под угрозой страшных кар задали множество задач и примеров. Особенно отчаялся бильярдно лысый, посидев с Гелей всего каких-нибудь часа полтора.

— Нет, не могу! — сказал он. — Лучше вагоны разгружать.

Однажды до репетиторства допустили отца. Он объяснял толково, так что в голове у Гели немного прояснилось, и она даже на что-то ответила правильно, только сразу же забыла.

— Реши хотя бы вот это и это, — сказал отец. — Я тебя на лодке покатаю. Если позволят, — добавил он.

Геля пошла к горбуну, сдавшему последний экзамен, а до этого запретившему его беспокоить, льстиво похвалила рыб, и Костя за пять минут красивым почерком написал в тетради решение.

— Ты только перепиши, — сказал он.

— Я сама должна, — надуто сказала Геля.

— Не надо тебе, — отмахнулся Костя. — Ты не по этой части. Зачем мучиться напрасно? Приходи, когда понадобится.

Переписывая задачки и дважды перепутав цифры, Геля думала, по какой же она части, но разумного ответа не нашла.

Отец дал ей ключи от своей квартиры, однокомнатной и в каком-то кургузеньком, словно тоже однокомнатном доме на северной окраине города. Геля приходила туда, прогуливая школу, перечитала множество книг, которые ей со спросом никто бы не разрешил, и подшивки старых газет из стенного шкафа с больнично окрашенной дверцей. Отец купил полированный гарнитур, и комната напоминала бы королевство кривых зеркал, если бы на мебели и на полу не лежали слои пыли.

Геля нашла тряпку, разорвала ее пополам, протерла гарнитур одной частью и вымыла полы другой, что дома делала под сильнейшим нажимом Бабуль, иной раз и со слезами. С тех пор, приходя в гости к отцу, на что мало-помалу мама перестала обращать внимание, Геля всякий раз прибиралась, потом лежала в ванне, подливая погорячее, и ощущала себя взрослой женщиной.