Марина Кудимова - Бустрофедон

— У Тусечки рак, — сказала Бабуль глухо. — Она в больнице.

«Когда же Туся успела заболеть? — подумала Геля. — Ведь я сегодня ей пальцы перевязывала. Или это было в прошлом году?»

— Значит, пойдем в больницу, — сказала Геля, не вдаваясь в вычисления, и провалилась.

Наутро Геля заболела любимой посреди учебного года, но совершенно не подходящей для лета ангиной. Через два дня, когда не то что глотать, но и дышать не было возможности, а температура не помещалась в градуснике, ее забрали на «скорой». «Только не к Эйвазовне», — думала Геля по дороге сквозь накатывающее забытье. Ее хоть и привезли в ту же больницу у вокзала, где чуть не уморили маму, но положили в совсем другое отделение. В палате она была одна — на соседней койке лежал свернутый матрас.

— Повезло тебе, — сказала нянечка, мывшая в палате полы. — Бабушка тут лежала тяжелая. Умерла вчера.

Температуру сбили уколами. Врач был мужчина, но, по контрасту с Эйвазовной, с женским чистым розовым лицом.

— Тонзиллэктомия однозначно, — сказал он, когда в палату пустили маму.

— Это опасно? — специальным смятенным голосом спросила мама.

— Риск осложнений превышает риск операции, — заученно сказал розоволицый. — Функция защитная ослаблена — интоксикация организма постоянная. Удалять однозначно. Из двух зол выбирают меньшее.

Ему нескрываемо нравилось произносить банальности. Он обратился к Геле и закричал ей, как глухой и одновременно умственно отсталой:

— Миндалины будем удалять. Гланды. Чтобы горло не болело.

Собрали анализы. Два дня заставляли то и дело разевать рот и часто дышать. Перед операцией на ночь снова сделали укол. Ягодица в этом месте затвердела яблоком.

Утром принесли белую рубаху с короткими рукавами и сказали:

— Трусов не надевать!

В операционной ей напялили целлофановый фартук и шапочку. Усадили в пыточное кресло. Привязали руки бинтами. Голову обмотали простыней. Геля смотрела на себя как на чужую и успела подумать, что такая самопотеря и есть страх. Возле кресла стояла тележка, прикрытая другой простыней. «Орудия пыток», — подумала Геля.

Не наживший следов мужской растительности врач подобрался, гипнотическим усилием, не касаясь, разинул Гелин рот и, словно фехтовальщик, дважды уколол — справа и слева. Больно было так, как если бы в горло воткнулась настоящая рапира. Врач сел почти Геле на колени, но привязанными руками согнать его не представлялось возможным.

— Глубоко не дыши. Не глотай. На инструменты не смотри, — приказал он оптом, и Геля немедленно вдохнула полной грудью, сглотнула полным глотком и покосилась, насколько позволяло положение, на тележку. Там лежали крючья, петли и ножи, похожие на бумагорезательные, и стоял лоток в форме почки с анатомического плаката.

В разинутый рот сунулась чужая рука с этим, по виду декоративным, ножом, что-то соответственно резанула, и Геля впервые основательно поняла, что значит «хлынула», когда кровь изверглась из ее рта и, чуть задержавшись на весу, алым водопадом пала на фартук.

«Клубничный сироп», — подумала Геля.

— Не глотай! — напомнил врач.

Геля снова рефлекторно сглотнула в ответ, ее необратимо затошнило собственной кровью, и она мощно срыгнула ее пополам со слюной на операционный врачебный халат.

— Хорошо, молодец! — одобрил врач.

Пока сестра обтирала его и промокала Гелю салфетками, он алчно схватил с тележки петлю, задвинул ее в Гелино горло движением, каким суют в компостер автобусный билетик, и рванул.

— Не теряем, не теряем сознания! — услышала Геля разносимый эхом голос и успела увидеть, как из ее рта вынули в петле Костину пецилию — пурпурную, с черным охвостьем — и бросили задыхаться в почковидный лоток.

«Так вот она какая — душа, — подумала Геля. Потерять сознание назло врачу ей не удалось. — Она, оказывается, пецилия. Как же я теперь буду? Что скажет Костя? Он так ее любил!»

Врач снова зачем-то сунулся во все еще распахнутый Гелин рот пирографом, каким в кружке «Умелые руки» безуспешно учили выжигать по дереву. Запахло шашлычной, куда водил ее отец, — смесью жареного мяса и углей. Изо рта пошел дым, но быстро иссяк.

— Вот и все! — сказал врач. — Ахнуть не успела, да?

Геля хотела подтвердить свое неаханье. С нее сдирали мясницкий фартук и весь наряд умалишенных.

— Молчать, молчать! — вдруг закричал врач. — Три дня молчать! Голова не кружится?

Теперь у Гели не было души — не то что головы, но она чем-то отрицательно крутнула. Смертная рубаха была вся мокрая.

— В палату! — скомандовал врач, и бездушную Гелю повели, набросив халат, накануне облитый киселем, на тусклую голизну того, что от нее осталось. Это оставшееся дрожало каждой деталью. Ноги подгибались. Стыда вообще не было.

С кровати сняли подушку, лечь велели на правый бок, положили на обезжизненную шею ледяную грелку и поставили под нос миску, а под кровать судно.

— Сюда плевать будешь, — сказала нянечка. — Только молчи. Вот этой пеленкой утирайся. В туалет не вставай. И молчи! Завтра мороженого принесут. От пуза!

Геля утерлась, и пеленка покрылась слюнно-кровавой массой.

Боль началась, как только перестала действовать заморозка. Ледяная грелка помогла ненадолго. Выяснилось, что без души любую боль можно вытерпеть почти равнодушно.

Утром пришла Бабуль с охапкой мороженого. Оно долго таяло на прикроватной тумбочке. Бабуль гладила Гелю по руке и тоже молчала, как пережившая тонзил-лэктомию. С ложечки попыталась накормить Гелю, но разжиженное мороженое потекло у нее из носа, и процедуру пришлось прекратить.

Ночью Геля выползла в большой холл с обильной комнатной растительностью. На откидном стуле из ряда вдоль стены сидела женщина.

— Не спится? — обратилась она к Геле — а больше и не к кому было — и сама себя одернула: — Какой глупый вопрос! Ты думала когда-нибудь о том, что на вопрос: «Ты спишь?» — так же нельзя ответить положительно, как на «Ты умер?»

Тема была Геле жгуче близка, но поскольку говорить она не могла, оставалось кивать.

— У тебя что? — спросила женщина.

Геля показала на горло.

— Понятно, — сказала женщина. — Меня зовут Миля. Но это не расстояние. Это Эмилия.

Геля внутренне окоченела от очередного совпадения. Она так и не разгадала, что значит «Абадя». Но если учесть всех Марий, Свет и Валентинов, такие случаи в мире живых, видимо, были рядовыми.

— Мили есть сухопутные и морские, — продолжала нервно оправдываться собеседница, с которой нельзя было вести диалог. — Я предпочитаю морскую — десять кабельтовых. Одна морская миля в час — один узел. В час! А сколько узлов в год? А в сто лет? Не слишком ли узловато?

Геля видела, что Миле безразлична ее немота, — более того, она Милю устраивает и частично спасает от чего-то непроходимого.