Марина Кудимова - Бустрофедон

На бадминтон отреагировала Светка Новикова. Играть с ней Геля не любила: Светка, в соответствии с фамилией, так и не поднялась над уровнем капризного новичка, оспаривающего каждый свой промах, как смертный приговор, но за отсутствием выбора смирилась и кинула ей кость самой примитивной подачи. Дворовые Марии варганили ужин своим Светам из продуктов, добытых в семнадцатом, до вечернего подкидного оставался примерно час, и отложенное обсуждение Гелю устраивало. Но с чердака неспроста спускался по подламывающейся лестнице неповоротливый Жирный.

— Уделал тебя Олежка? — без обиняков вопросил он. — Ну, держись! Пучеглазая с тебя не слезет.

Любое его заявление по определению было двусмысленным.

— Отвали, козел, — сестрински приветствовала брата Светка.

— Сама отвали, — не растерялся Жирный. — Я матери все расскажу, с кем ты по ночам обжимаешься.

Он нерасчетливо приблизился к играющим, и Светка, слегка изогнув стан, с чувством треснула сплетника ракеткой по необъятной заднице. Геля внятно услышала второй за сегодняшний день хруст — оплетенного по внешнему краю ободка. Ракетка надломилась, точно тоже танцевала танго, и струны обвисли, как бельевые веревки. Жирный заржал, тряся животом.

— Ой, — виновато сказала Светка. — Ничего, я изолентой замотаю.

Геля в молчании проводила взглядом ракетку в последний путь и поплелась к дому. Вторично в Польшу мама не собиралась, но безвинный удвоенный просчет заледенил Гелю, как некогда смерть деда. Поэтому встреча с Махой Кривой уже почти ничего не добавила в копилку нынешних потерь.

— Сволочь такая! — коротко сказала Маша. — Шлюха малолетняя. Вся в мать! Чтоб вам счастья не было, как вы чужое разбиваете.

Геля два дня просидела взаперти, ссылаясь на недомогание, но повторить свою эскападу маме Кривая, кажется, так и не дерзнула. Единственное, за что Геле досталось, это кувшин с питьевой водой, который она выпустила из рук, в очередной раз воспроизводя про себя проклятие Махи. Геля вполне могла успеть подхватить его на лету, но равнодушно проследила траекторию падения, не принимая никаких мер. В голове ее слово «сволочь» само собой заменялось на мелодичное «своллоу» — ласточка. В то (или другое) лето Геля занялась английским: пора было научиться понимать, о чем поют «битлы» на рентгеновских снимках или как борется за гражданские права Джоан Баэз на голубых выдерках из новомодного журнала «Кругозор».

Пучеглазая вскоре завербовалась на север, где женихов было хоть ведром черпай. К пластинкам Геля не охладела, но репертуар сменила бесповоротно, и ее новые музыкальные пристрастия никого, кроме Кости и Бабуль, не заинтриговали. Втроем они без комментариев слушали теперь Моцарта, Гайдна или Вивальди и в память о деде оперу «Отелло» на итальянском, единственно пригодном для оперы языке. Когда доходило до «Крэдо ин ун Дио крудэль», Бабуль пускала слезу. Костя ни разу не спросил о причине. Он становился все безмолвней, уклончивыми манерами все более уподоблялся своим рыбам. Пластинки быстро заезживались, перескакивали по нескольку тактов или, наподобие Аркаши-мелифлютики, повторяли одно и то же, и постоянной заботой Гели стало прочищение головки звукоснимателя и добывание новой корундовой иглы.

Валентин по прозвищу Сильвер причитался зятем Сомовой Марусе. Старинный фильм «Остров сокровищ» с песней «Если ранили друга» смотрели по сто раз, а у Валентина не гнулась правая нога, потому его так и прозвали. Марусину дочку, вопреки правилам, вообще звали Ираидой, а внучку Аллой, и обе страшно воображали, потому что единственные из дворовой родни приезжали в гости на собственном автомобиле «Москвич-408», а не на городском транспорте: мясо, носимое в штанах Ваней Сомовым, давало стойкий побочный доход. Курсант артиллерийского училища Валентин имел ко Двору косвенное отношение: приходился другом ухажеру Светки Новиковой, несколько раз заявился вместе с ним в увольнение и резался с Гелей в бадминтон еще не сломанной ракеткой самым отчаянным образом. Сильвер тоже не чурался побросать волан и, несмотря на увечье, был маневрен и скор.

Геля обращала внимание на Валентина-Сильвера лишь постольку, поскольку он владел собственными ракетками, причем дюралевыми, повредить которые было сложно даже об задницу Жирного, и таким образом игра снова пошла на подъем, а на Валентина-курсанта — потому, что он вдруг чем-то покорил нелюдимого Костю и стал проводить увольнительные с рыбами, порой сталкиваясь с Гелей в общей кухне и выходя за ней на крыльцо покурить. Разговора с курсантом не получалось. Геля не разбиралась в артиллерийском деле, а Валентин не читал энциклопедии и не знал, кто написал «Мастера и Маргариту». Журнал с публикацией достался Геле дуриком: она взяла его в читальне горсада со стенда новинок и обратно не вернула, спрятав на выходе за пояс юбки. Этот грех мучил ее значительно меньше, чем копейки из старухиной сумки.

В то (или другое) лето умерла Дуся, одна из мышиных сестер. Похорон Геля избегла — она устала от смертей, как замшелый Данила. Но через некоторое время Бабуль сказала с легкой укоризной:

— Туся ужасно страдает. Близнецы плохо переживают разлуку, а уж смерть одного — и подавно. Ты бы ее навестила. Она спрашивала о тебе.

Геля безрадостно собралась в покатый дом, купив заранее в Толмачевском печенье «Юбилейное» в красно-желтой упаковке. Она не обратила на марку печенья ни малейшего внимания, но дотошная Бабуль, приставив к очкам складную лупу в металлической оправе под бронзу, изучила на обертке каждую букву.

— Подумай! — воскликнула Бабуль с торжеством. — Они украли рецепт «Юбилейного»!

— У кого? — флегматично спросила Геля.

— Я его в последний раз видела, когда мамантовцы продукты раздавали, — Бабуль оживилась, заминая ответ. — Фабрика «Сиу и Ко» его выпустила к трехсотлетию Дома Романовых. Потому и «Юбилейное».

— Ко? — озадаченно повторила Геля.

— Ну да. Компания. А они, видно, решили к пятидесятилетию Октября отличиться. Но ничего нового придумать не смогли. Взяли хорошо забытое старое. Но не всеми забытое.

— Давай я это оставлю тебе, — предложила Геля. — А Тусе еще куплю. Двадцать две копейки стоит. Это же не дорого.

— Не надо, — отказалась Бабуль. — Я тот вкус помню. И сравнивать не хочу.

Геля пожала плечами и поехала. По дороге подсчитывала, какие вкусы помнит она. Получилось немного. «Айвинское» варенье непобедимо занимало первую строчку. Вторую — редкостные консервы «Сайра». И, конечно, торт «Наполеон», который Бабуль пекла на мамин день рождения. При этом Геля разумела, что Бабуль имела в виду совсем иное, но сайры, если бы позволили, съела бы целую банку. Нет, две!