Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

– Как приятно тебя видеть, Лоуренс. Спасибо, что приехал. – Затем, к остальным: – Извините, я опоздал. У меня была долгая беседа… точнее, лекция. Но вот я здесь, мама.

Восторженный вздох миссис Эннис утонул в поздравлениях, и после того, как Фрэнк чуть смущенно прочел молитву благодарения, мы приступили к щедро выложенным яствам, ко всему самому вредному в шотландской гастрономии, сочетающей ужин в шесть часов вечера с тем, что положено к чаю. Миссис Эннис, экономная хозяйка, забыв о бережливости, пошла на такие крайности, как вареный окорок и блэк-бан [168] Блэк-бан – шотландский фруктовый кекс с ягодами, миндалем, цукатами, специями и т. п. в песочном тесте. , сосиски и трайфл [169] Трайфл – английский десерт из взбитых сливок и ягод. , ветчина, язык и вишневый торт. Но при всем том разнообразии и атмосфере благочинного веселья, в которой содержимое блюд отправлялось по известному адресу, данная трапеза представляла собой нечто сложное и напряженное, с подводными течениями, вытекающими из обстоятельств, которые свели нас вместе. Сам Фрэнк был тут ни при чем. Что бы ни творилось в глубине его души, вел он себя прекрасно: спокойный и непритязательный, нежный по отношению к матери, терпимый к тому, что Дэвиган вел себя безобразно, и, за редкими моментами, когда я чувствовал, что мой друг напряжен, – внимательный и ласковый по отношению к Кэти. И внезапно я увидел его таким, каким он и был на самом деле: давший обет безбрачия девственник, созданный по индивидуальному проекту, тот, кто начиная с первых мерцаний разума был обучен, воспитан и подряжен рассматривать целомудрие как кардинальную добродетель Церкви, как важнейшую цель своего собственного существования, тот, чье сердце горячо отреагировало на драматическое резюме в церковной проповеди Канона Дингволла: «Покажите мне непорочного мужчину или женщину, и я покажу вам святого». Он настолько в это поверил, что простая мысль о физической близости казалась ему грубой и отвратительной – некой скверной, от которой следовало немедленно избавиться. Конечно, он любил Кэти, но с полной сублимацией плотского начала в идеализированное представление о браке, – такой брак был настолько далек от реальности, что только высокой патетикой можно было как-то прикрыть его абсурдность.

Сознавая свою собственную зависимость от земных страстей, я не мог не восхищаться этим имманентным воздержанием, чуть ли не завидовал таковому. Но мне было жаль Кэти. Ее плоть тоже нуждалась в земном, а не в небесном. Ее обманули и унизили, и она это ненавидела, возможно, ненавидела и Фрэнка, так как весь вечер оставалась угрюмой и молчаливой. Может, она хотела причинить ему боль, в порядке мести выбрав Дэвигана? Вполне вероятно, но я подумал, сможет ли она действительно справиться с этим – выйти замуж за этого хама и пошляка, который, накачавшись несколькими двойными порциями «Пауэрса» и под конец – для разнообразия – «Гиннессом», становился все более навязчивым и ревнивым. Мне хотелось сказать ей: «Не делай этого, подумай о себе, Кэти», но у меня не было такой возможности – она сидела поодаль, беспокойно ерзая в кресле, ничего не ела, а только вызывающе наливала себе спиртное, бокал за бокалом, – время шло, и, спрашивая себя, пока все ели, какого черта я торчу в этой компании, я теперь чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды. Я посмотрел на часы: почти без четверти восемь – мне скоро на поезд.

Я надеялся увидеть доктора Энниса и только встал, чтобы попрощаться, как в проеме входной двери показалась его лохматая голова. Он был абсолютно трезв. Должно быть, это стоило ему немалых усилий, так как обычно в это время он уже почти приканчивал бутылку. Зная, как он хотел видеть Франка врачом, я опасался, что он устроит какую-нибудь сцену. Но он целиком и полностью владел собой, говорил в сдержанной приятной манере, произнес несколько безобидных шуток, поздравляя меня со званием доктора, затем, сказав, что ему надо вернуться в приемную, взял Кэти за руку:

– Пойдем, дорогая девонька. Тебе самое время спокойно отдохнуть, то есть лечь спать. Я провожу тебя до дому. Тебе нужно быть здоровой и сильной, иначе у тебя не получится ни потанцевать на своей свадьбе, ни произвести на свет выводок мальчиков, которые будут помогать Фрэнку у алтаря.

У входной двери я отступил в холл, чтобы дать ей пройти.

Она протянула мне руку:

– Ну, прощай, Лори, когда еще я тебя увижу, если только вообще увижу.

– Прощай, Кэти.

Как остро и больно чувствовал я ее, когда она стояла рядом, глядя мне в глаза! Взгляд этот длился дольше положенного, полный тревожного ожидания и чего-то еще, направленного прямо мне в сердце. Затем она отвернулась, и я смотрел ей вслед – как она уходит со старым доктором. Собрался и я на выход и, несмотря на уговоры Фрэнка еще побыть и уехать на более позднем поезде, поспешно попрощался.

Снаружи я постоял недвижно в ясной сухой ночи, слыша, как замирает вдали звук «форда» Энниса, глядя на темный дом Консидайнов. В верхнем окне загорелся свет, затем опустилась занавеска. У меня вырвался вздох, но не восторженный, как у миссис Эннис, а просто печальный – вздох сожаления об утраченном счастье, которое теперь ушло навсегда. Кто же я такой? Мечтатель Ромео или брошенный любовник? Ни тот ни другой. Я был теперь судовым врачом, и путь мой лежал в Австралию. Высказав вслух то, что Фрэнку бы не понравилось, я поднял воротник пальто, выставил вперед подбородок и твердым шагом направился к железнодорожной станции.

Чья-то рука трясла меня за плечо слишком уж энергично. И это, и рев взлетающего реактивного лайнера вернули меня в Цюрихский аэропорт. Вздрогнув, я резко повернулся – надо мной в баре аэропорта стояли Лотта и женщина с маленьким мальчиком.

– Заснул… опять? – Слишком уж двусмысленно сделав упор на последнем слове, засмеялась Лотта, поставила чемодан, который несла, и сказала тем, кто был рядом с ней: – Теперь все в порядке, я вас привела. Но не слишком доверяйте этому человеку, миссис Дэвиган. Он не так прост, как кажется.

Кэти пробормотала несколько слов благодарности. Я в полном недоумении, как идиот, уставился на нее. Я едва узнал ее. Я представлял себе ее всего лишь на восемь лет старше прежней, но передо мной была женщина уже в годах, с напряженным, почти потухшим взглядом. Выражение ее лица стало жестче, в еще полнокровных губах не осталось нежности, а в ее глазах, в этих прекрасных темных глазах, застыли вопрос и тревога, – казалось, Кэти теперь трудно улыбаться. На ней была фетровая шляпа неопределенной формы и коричневый костюм, на вид скромный и измятый, но прекрасно подчеркивающий то единственное, что справедливости ради следовало счесть неизменившимся. Да, ее гибкая легкая фигура и естественное изящество движений были столь же манящи, как когда-то, когда мое сердце преисполнялось желанием. Но теперь я не испытывал ничего, кроме какой-то странной, болезненной неловкости, – возможно, это была жалость.