Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Приближается весна. Уже начались разговоры о летних каникулах. А на работу ни намека.

– Наберитесь терпения, – говорит ему за штопкой пасторша, когда Ребман сидит с кислой миной, – потерпите еще, и деньги придут, как по почте. Знаете что? Уже самое время поехать посмотреть дачу, объявлений множество. После обеда как раз и отправимся.

И при этой оказии снова становится ясно, что пасторша, а по-русски Нина Федоровна, крепко держит в руках вожжи семейной кибитки. Она дирижирует всем, все распределяет, обо всем заботится. Хозяин приходит домой, только чтобы поесть и поспать, да еще в субботу ночью, когда готовит проповедь. Иногда Ребман, уже давно лежа в кровати, слышит из своей комнаты, как пастор тихонько открывает двери в кабинет и проскальзывает внутрь. День и ночь пастор в разъездах, собирает деньги на реформатскую школу, на детский приют, на немецких военнопленных, которые в его лице имеют верного заступника.

После обеда Нина Федоровна и Ребман отправляются с Николаевского вокзала на поиски дачи. Загородные дома широко разбросаны вокруг Москвы. Они принадлежат зажиточным горожанам, которые там проводят лето или сдают дома внаем, если сами уезжают за границу, в Крым или Финляндию.

– До войны, – говорит Нина Федоровна, – мы почти всегда выезжали на море, но только на Балтийское. Теперь, когда семья увеличилась и требования у всех возросли, а дети, окончив начальную школу, перешли в гимназию, на подобный шик уже не хватает средств. Но ведь на даче тоже замечательно!

– И как долго мы там пробудем? – полюбопытствовал Ребман, когда они сидели в поезде.

– Все лето, пока продлятся каникулы.

– Каникулы – все лето?

– Ну да, у нас ведь школы на все лето закрываются, учебный год начинается лишь в октябре.

– Скажете тоже! А церковь?

Нина Федоровна смотрит на своего подопечного со стороны. Она, конечно, сразу сообразила, куда он клонит:

– В церкви каникул не бывает, особенно в такие времена, как нынче. Следовательно, у органиста тоже! Для этого и существует железная дорога, чтоб в воскресенье утром отправиться в Москву и потом вернуться обратно. А ваш обед мы подогреем. Кроме того, мы надеемся, что работы не придется ждать настолько долго, что вы совсем разучитесь что-либо делать. Вы ведь того же мнения?

Ребман ответил, что для него это слишком серьезный вопрос:

– Я уже совсем измучился: только и жду, чтобы снова начать работать, я же хочу продвигаться вперед, а не катиться назад!

Они едут по заснеженной местности. Прекрасный теплый мартовский день, всего только десять градусов ниже нуля. Ребман снимает меховую шапку и расстегивает пальто, когда они выходят из поезда на станции Болшево. И хотя Нина Федоровна, грозя пальцем, советует ему быть осторожным и подумать о своих уже однажды пострадавших от мороза ушах, Ребман только смеется:

– Разве вы не видите, что у меня пот течет по лицу? Тепло ведь, прямо как на сенокосе!

На вокзальчике они справились о дороге: далеко ли будет до той и вот до этой дачи?

Станционный смотритель хорошо осведомлен и дает им нужные сведения:

– Нет, это совсем неподалеку – менее получаса ходьбы.

«Наверняка выйдет дольше получаса, – думает Ребман, – если русские минуты тянутся так же долго, как русские секунды, то мы и до темноты не доберемся до места».

– А каковы все прочие условия? – спрашивает Нина Федоровна.

– Прекрасные: двенадцать комнат, большая веранда, два теннисных корта, огромный парк— настоящая господская усадьба. Владельцы проводят лето в Пятигорске, так как хозяин болен, а то бы они ни за что не стали бы сдавать.

– Да, но в объявлении сказано: загородный дом из пяти комнат. О двенадцати комнатах и обо всем, о чем вы рассказываете, там ни словом не упоминалось.

– А-а-а, вот оно что, – разочарованно ответил смотритель, – вы имеете в виду флигель для прислуги! Я даже и не знал, что его тоже сдают. Да, да – в крайнем случае и там тоже можно жить. Он расположен у самого входа в парк, там, где улица делает поворот. Если вас, конечно, нечто подобное может устроить…

– Этого я не утверждала, – отозвалась пасторша тоном урожденной баронессы, – о другом доме я ведь вообще ничего не знала. Так куда же идти?

– Сейчас, пожалуйте, укажу вам дорогу, – сразу же откликнулся услужливым тоном смотритель в обвисших штанах. – Николай, я быстро! Только покажу господам дорогу к даче главного начальника, и мигом назад!

Затем, когда они вышли за вокзал, он спросил, не могли бы господа, на всякий случай, назвать ему свое имя, он ведь ответственный за сдачу внаем.

– Я сообщу вам, если мы решим снимать этот дом, – ответила ему в прежнем тоне баронесса Нина Федоровна, – и смотритель снова склонился в поклоне, а затем прибавил шагу.

Когда они потом шли уже одни по заснеженной дорожке через еловый лес, Ребман признался:

– Я не на шутку испугался, когда он упомянул главного начальника. Это слово я не забуду до самой своей блаженной кончины, если таковая меня ожидает. Но сколько же тут снегу, прямо утонуть в нем впору.

– К тому времени, как мы сюда переедем, снега уже не будет и все здесь покроется цветами.

– По мне, так можем хоть сейчас переезжать!

– Значит, вам уже наскучило у нас в Трехсвятительском?

– Да нет же! Как вы могли подумать, что мне у вас надоест, совсем наоборот! С тех пор как я остался без матери, еще никто обо мне так не заботился и нигде я не чувствовал себя так по-семейному, как у вас. Я просто большой любитель природы и радуюсь возможности оказаться в деревне, как ребенок радуется рождественскому подарку.

Они все идут и идут, а конца дорожке не видно. Ребман отметил:

– Вот опять настоящие русские полчаса! Пробило два, когда прибыл поезд, а теперь уже десять минут четвертого!

А про себя он думает: «Было бы здорово, если бы я нашел работу в городе, и каждое утро, и каждый вечер совершал такую долгую прогулку, а домой являлся бы, только чтобы поесть и поспать, как господин пастор».

Тут Нина Федоровна говорит:

– По описанию это должно быть здесь. Но я все еще не вижу никакого дома поблизости.

– Наверное, нужно было взять с собой смотрителя, – подумал вслух Ребман, – нам одним не найти.

– Да мы и сами с усами! Думаете, он бы пошел задаром? Русские станционные смотрители не таковы, тем более в столь заброшенной дыре. Он на всем пытается подзаработать и рад каждой копейке.

Ребман снова надел шапку и заметил:

– А ведь это, и вправду, на отшибе. Не скучно ли здесь будет?

– Скучно? Да что вы! Это ведь прекрасно. На дачи выезжают не для того, чтобы иметь вокруг себя полгорода: наоборот, спешат сбежать подальше от суеты. Я ни о чем лучшем, чем лето в таком сосновом бору, и не мечтаю! Здесь весь человек полностью очищается и телом, и душой. Видите ли, тут летом так хорошо именно потому, что здешний пейзаж теплее, чем швейцарский, я имею в виду, изнутри. Швейцарский ландшафт мне показался жестким: на каждом шагу запретительные таблички; когда едешь верхом, тебе везде кричат «сюда нельзя!», а пешеход рискует заплатить штраф, если пройдет не по предписанному пути между заборами. У нас не так: в нашей «самой свободной в мире стране» вы можете идти, куда ноги донесут, и даже дальше, и нигде не увидите запрещающих табличек. Или, может быть, вам приходилось их видеть?