Альберт Бехтольд - Петр Иванович

– Что вы делаете сегодня вечером? Я иду к одному другу-музыканту. Приходите и вы, будем вместе музицировать.

– Но я ведь совсем не знаю никого из этих людей! – возражал поначалу Ребман. – И не могу предложить ничего достойного.

Тогда Арнольд каркал в телефон:

– Ну и швейцарец же вы! Ведь не ходят же только к тем, кого знают, ходят еще и к тем, кого раньше никогда не видели, именно это и есть самое интересное. Я бы хотел, чтоб в Москве нашелся хоть кто-нибудь, кого я еще не знаю, к нему бы сходил в первую очередь. А что до музицирования, вы ведь умеете, по крайней мере, слушать, а это уже кое-что, это может далеко не каждый.

Этими словами он представлял Ребмана каждый раз своим друзьям и знакомым:

– Я привел вам швейцарца-вундеркинда!

– Добро пожаловать! А как надо понимать, что это вундеркинд?

– Слушатель. Он величайший слушатель во всем мире!

В домах и на квартирах собирались люди из лучших кругов общества, которые говорили на всех языках и были во всем искушены. Рядом с ними Ребман сам себе казался совершенным невеждой и простаком. Но они никогда не давали ему этого почувствовать: это были добрые люди.

Как только гости сняли пальто и немного обогрелись, им сразу показывают инструменты: рояль «Блютнер» с особо красивым звуком. Спинет. Фисгармония «Мустель», которая звучит еще лучше, чем та, что у Арнольда. А вот старинные скрипки. Здесь слышишь имена всех знаменитых мастеров. Страдивари, Амати, Гварнери дель Джезу. Это все равно, что сказать, у меня есть картины Тициана, или Рембрандта, или Рафаэля. Это величайшие произведения искусства. И у них еще и голос есть, так что они живые. К сожалению, это не надолго. Наступают времена, когда уже не услышишь пения Страдивари или Гварнери.

И Ребман весь обратился в слух: великолепной красоты инструменты с зеркальным лаковым блеском и кристально чистым звуком скоро стали ему говорить больше, чем ветхозаветные пророки.

Один из друзей рассказывал, что богатейший московский купец приобрел целый квартет Страдивари. Больше четверти миллиона отдал! При этом не имея ни малейшего понятия, как держать в руках скрипку или виолончель.

Другой участник их беседы обратился к Ребману:

– В России много народу и много глупостей!

– Наоборот, – отозвался первый, – нет худа без добра. Если бы все ценные инструменты оказались в руках музыкантов, то через сто лет от них остались бы одни обломки. А так несколько шедевров останутся в целости и сохранности.

Они по очереди посещают всех членов «кружка», отправляясь то к одному, то к другому. Чтобы ответить на все приглашения, просто не хватает вечеров. Если скажешь по телефону, что у тебя другие планы, сразу слышишь в ответ: «Да нет же, приходите к нам, для вас у нас двери всегда открыты!» И тогда уже просто невозможно отказать, чтобы не обидеть хороших людей. Однажды, когда Ребман пропустил один из вечеров, на следующее же утро ему позвонил Арнольд, чтобы узнать, по какой причине он вчера не пришел?

– Там был новый гость, замечательный скрипач, вам непременно нужно с ним познакомиться.

И вот на одном из следующих вечеров новый гость тоже присутствовал. Ребман сразу обратил на него внимание из-за формы головы, одна из тех типично «русских голов», которые через несколько лет можно было увидеть на обложках иллюстрированных журналов по всему миру – с фамилиями знаменитых генералов под ними: выдающиеся вперед скулы, короткий широкий нос и челюсти, которыми можно разгрызать гальку.

«И этот тип прекрасно играет на скрипке? – подумал Ребман. – У него же руки, как у каменщика. К тому же он еще и революционер, как говорил Арнольд».

– И он вращается в благородных кругах?

На это Арнольд вслух рассмеялся:

– Так ведь все же здесь симпатизируют его идеям. Разве вы этого до сих пор не заметили?

– И что, он что-то может, я имею в виду, как скрипач?

– Сейчас услышите.

Он действительно кое-что может, этот Михаил Ильич. Он играет, как состоявшийся музыкант, как Арнольд на органе. Он играет весь вечер или в сопровождении Арнольда, или соло. Это настоящий концерт – лучше не бывает.

Перед тем как они разошлись, Ребман спросил, какой у него инструмент и можно ли на него взглянуть.

– Конечно, – ответил Михаил Ильич, – и протянул ему золото-коричневый корпус: стан, как у девушки, а звук, как у серебряного колокольчика. – Что скажете?

– Итальянец, это точно! – отозвался Ребман. – Не могу сразу назвать мастера, так как еще не держал в руках ни одного инструмента.

Он заглянул внутрь с видом знатока. На этикетке прочел:

– «Hieronimus Amati, filius Nicolae, fecit anno…» Год изготовления неразборчиво… Ага, вот, значит, как!

Михаил Ильич с гордостью подтвердил:

– Да-да, я купил ее на первые свои сэкономленные деньги – за восемьсот рублей!

– Это дешево, – заметил Ребман.

– Нет, просто даром, – прокаркал хриплым голосом Арнольд. – В таком прекрасном состоянии, ни одного дефекта, ничего.

Пока подошел трамвай, они еще немного поболтали.

– Вы уже давно в России? – спросил Михаил Ильич Ребмана.

– Двадцать месяцев.

– И так хорошо говорите по-русски? Вы, должно быть, очень прилежно учили язык!

– Не так чтобы очень. Я, честно говоря, и не учу вовсе, а, скорее, все вбираю через уши.

– Да уж, – заметил Арнольд, – он ведь лучший слушатель в мире! Вы об этом не знали?

– Я бы хотел так знать немецкий, как вы русский, – снова вернулся к теме языка Михаил Ильич.

– Немецкий? – удивился Ребман – Но ведь он под запретом!

– Да, но только для бараньих голов, которые полагают, что запретом можно все решить. Дух ведь не запретишь. А немецкий язык – это же носитель духа, не так ли?

И тут он сказал по-немецки:

– Петр Иванович, если хотите, учите меня немецкому, а я вас – русскому. Согласны?

– Конечно, согласен. Но…

– О, только если у вас есть время!

– Да время-то у меня есть, но не хотелось бы снова выступать в роли учителя.

– Это вовсе и не нужно, – говорит Михаил Ильич, – мы просто будем болтать о том о сем: раз по-немецки, потом то же по-русски. Как нынче вечером. Можем и музицировать, если хотите. И потом скажете мне, подходит ли вам такой стиль занятий.

Ребман, конечно же, согласился. Этот вечер подарил ему единственного друга, который у него был в России.

Ребман вот уже три месяца в Москве, но все еще без постоянной работы и какой-либо перспективы получить место. «Да, конечно, люди нужны, – отвечают каждый раз, когда напомнишь о себе, – но вы ведь даже и пишущей машинкой не владеете. И вашего русского для работы недостаточно. Будет трудно».

И барону Кноопу они напомнили о своем деле. Да, он не забыл, был ответ пасторше по телефону, конечно же, не забыл, и непременно даст знать, когда хоть что-нибудь прояснится.