Альберт Бехтольд - Петр Иванович

Она дала ему записочку. И на следующий день Ребман пошел представиться лично.

По его мнению, компания с названием «International Trading Company» должна была выглядеть несколько иначе, чем эта, которую он еле нашел в темном дворе: склад начинается, как только открываешь входную дверь, и пройти просто невозможно из-за нагромождения полок и ящиков. И господ владельцев он себе представлял по-другому: более англичанами, чем русскими, и более русскими, чем евреями. Но пока они обо всем договаривались, он вспомнил о том, что соотечественники оставили его ни с чем, а эти готовы совершенно чужого, необученного парня взять на работу по одной только рекомендации, чтобы тот мог у них подучиться, а затем занять более достойное место.

– Да, но я ведь ничего не смыслю ни в вашей отрасли, ни в бухгалтерии, не говоря уж о чем-то более тонком! – честно признается Ребман.

– Тем лучше, – отозвался один из братьев, ведущий переговоры, – значит, вы еще не испорчены.

А другой, сидящий напротив за большим письменным столом, успокаивает новичка:

– Не стоит бояться, Петр Иваныч, мы вас обучим основам предпринимательской науки, здесь мы специалисты. Через три года вы сделаетесь таким предпринимателем, которого в России еще поискать!

– Могу ли я подумать, прежде чем согласиться? – вежливо спросил Ребман.

– Конечно-конечно! Мы никуда не торопимся, – донеслось из-за письменного стола.

То ли из-за недостатка места, то ли чтобы быть поближе к дневному свету, братья сдвинули письменные столы. Так они и сидят друг напротив друга, как две птицы в гнезде: оба маленькие, крепко сбитые, головы, как у тюленей, – совсем гладкие; щечки розовые, как у хомячков, под мощными носами – усы, как настоящие щетки. И у каждого на мизинце левой руки по широкому золотому кольцу с драгоценным камнем величиной с вишню.

Ребман прервал молчание:

– Дело в том, что, как господам, наверное, известно, по профессии я – учитель, и обещал вернуться в Швейцарию по истечении двух лет заграничного контракта. Я не могу себе позволить самочинно изменить род занятий, никого об этом не предупредив, так ведь не полагается. С другой стороны, невозможно было предвидеть, что обстоятельства сложатся именно таким образом. У господина пастора я нашел приют и родной дом, о котором даже и мечтать не смел, тем более за границей. Да и вообще, в России мне нравится, и я хотел бы ее получше узнать. Такая возможность предоставляется ведь не каждому.

– Мы понимаем, Петр Иваныч! – сказал меньший из двух малышей. Он еще и заикался, начинал слово два-три раза, хватая воздух между попытками. – Мы все понимаем. Только не раздумывайте слишком долго, нам помощник действительно нужен.

Из этих слов Ребман заключил, что его берут, как говорится, не за красивые глаза. У этих малышей, похоже, имеются реальные планы и расчеты. Он продолжил:

– Еще вопрос, если позволите: намерены ли господа как-то оплачивать мне те три года, что уйдут на мое обучение или придется работать задаром?

– Нет, упаси Бог, как вы могли такое подумать! – в один голос вскричали оба. – Вы будете с первого же дня получать жалование!

Рука того, что справа, потянулась к лежащему на столе листку бумаги:

– Вот мы записали: первый год – сто рублей, второй – сто двадцать пять, третий – сто пятьдесят. Потом посмотрим. Возьмите это с собой и сообщите госпоже пасторше, что вы решили.

– Простите, сто рублей в год?

– Да нет же, это были бы просто чаевые! Нет-нет, сто рублей в месяц! Вместе с тем, что вы получаете как органист, получится неплохой заработок.

«Ага, плутишки уже все разведали!» – подумал Ребман. Однако он усмехнулся, блеснув золотым зубом:

– Я уже теперь имею больше сотни! Ну что ж, по рукам! Как только получу вести из Швейцарии, тут же сообщу вам о своем решении.

– Да, но мы потеряем время, а время – деньги, и для нас, и для вас. Не думаете ли вы, что лучше телеграфировать? Тогда вы уже завтра получили бы ответ и смогли бы с первого апреля приступить к работе. Отправьте телеграмму за наш счет, как только переговорите с госпожой пасторшей. С предоплатой за ответ. Это и будет вашим первым шагом на предпринимательском пути.

По дороге домой Ребман все напряженно обдумывает. Считает на пальцах. Еще раз. И еще: «Вместе с жалованием органиста я выхожу на двести рублей, минус пропитание и комната – получается ровно столько, сколько я имел в Брянске! Пункт второй: еще чему-нибудь научусь, например, вести корреспонденцию по-английски, для этого я им и нужен, как сказал малыш. Научусь машинописи, а главное – русскому языку, все имеющие должности ведь русские! Пункт третий: постоянное место в Москве, в сердце Российской империи! И наконец: дом и семья, лучше которой и не придумаешь!»

Он подпрыгивает от радости:

– Петр Иваныч! Мы это дело осилим!

– Но телеграфировать все же придется, – говорит Нина Федоровна, когда он ей обо всем сообщает, – мы ведь хотим в этом деле иметь чистую совесть.

Она собралась уже писать сама.

– Вы знаете французский? А, ну да, я и забыла: вы ведь швейцарский гимназический учитель, а они знают все!

Вместе они составляют телеграмму доктору Ною. (Заметим, что это – первая весточка после той неудачной истории в Барановичах.) Отправляют с «предоплаченным ответом», как велел новый «шеф».

Ответ пришел уже на следующий день.

– Однако, быстро обернулись, – заметил Ребман, прочитав телеграмму.

– И что же он пишет?

– Два слова: « attendes lettre » – ждите письма.

– И что теперь?

– Подождем, пока придет письмо. В этот раз я не хочу наломать дров, как уже бывало: речь ведь идет о решении на всю жизнь. Да и время у нас есть, еще ведь только двадцатое марта.

– Хорошо, только позвоните владельцам фирмы, чтоб они не подумали, что вы не заинтересованы вовсе, и не взяли вместо вас кого-то другого. Я рассматриваю это место как лучшее из того, на что вы можете рассчитывать по нынешним временам.

Письмо от доктора Ноя пришло, как говорится, «без пяти двенадцать»: почтальон доставил его двадцать девятого марта.

– Курьез, – говорит Ребман по прочтении письма, – человек, который собирался меня исключить из семинарии незадолго до ее окончания, пишет теперь, что он мне не советует менять профессию, даже учитывая те обстоятельства, о которых я ему сообщил. «В Вас всегда будут бороться два человека – идеалист и материалист; и если материалист возьмет верх, что непременно случится при Вашей к этому предрасположенности, если Вы выберете новую профессию, то я за Вашу дальнейшую судьбу не дам и сантима. Было бы очень жаль, ведь у Вас на лицо и другие склонности – к чему-то лучшему. Дождитесь возможности вернуться домой, я позабочусь о месте для Вас, на котором вы могли бы даже продолжить обучение, что было Вашим всегдашним желанием. Голодать и терпеть другие лишения Вам ведь не приходится. Как я слышал от Георгия Карловича, Вы в хороших руках. Подумайте о том, что я Вам советовал во время Вашего ко мне визита: не оставаться на чужбине слишком долго, не то она Вас поглотит, и Вы потеряете почву под ногами, и уже никогда больше не обретете родины. Пусть теперь Вам кажется, что все наоборот, – вы променяете золото на камни. Вы, конечно, придете в себя, но хочется надеяться, что это случится прежде, чем уже будет поздно. Если Вам не хватает денег на дорогу, я вышлю непременно».