Такэси Кайко - Гиганты и игрушки

Айда потягивал кофе и расспрашивал ее о новых успехах. Потом перешел к делу. Объяснил, что близится розыгрыш премий и поэтому фирме необходимо сейчас продавать как можно больше. Хорошо, если б Кёко согласилась раздавать карамель на выставке космонавтики. Это увеличило бы наши шансы в борьбе с «Геркулесом».

— Да, вот еще что, — Айда отодвинул чашку и подался вперед, — придется тебе надеть космический скафандр. Понимаешь, на выставке ты должна появиться точно в таком же виде, как на плакатах и на экране телевизора.

Айда откинулся на спинку стула, на его усталом лице появилась ласковая улыбка. Некоторое время Кёко молчала, опустив глаза. Потом глубоко вздохнула, повела плечами. Бросила на Айда быстрый взгляд.

— А сколько дней мне туда ходить?

Все еще ничего не замечая, он поднял обе руки, растопырил пальцы.

— Десять.

И тут же, рассмеявшись, опустил одну руку.

— Ну ладно, — пять! Пяти дней достаточно. Я понимаю, — на десять дней тебя забирать нельзя. Журналам будет трудно, да и тебе тоже. Так что всего пять дней. С десяти до четырех. Разумеется, в перерывах — хороший отдых. Поддержи фирму.

— Даже не знаю, как быть… — тихо сказала Кёко. — Для журналов можно, конечно, сниматься и ночью. Только вот звукозапись… Ведь когда устаешь, голос садится.

— Голос?! — Айда подскочил как ужаленный.

Кёко кивнула, пошарила под столом, достала ноты. Оказывается, она каждый день упражняется в студии звукозаписи. Фирма музыкальных инструментов предложила ей попробовать свои силы в качестве исполнительницы джазовых песен. Айда ежедневно видел Кёко на экране телевизора, но ему и во сне не снилось, что она сделала такую ошеломляющую карьеру. Он даже застонал, поняв свою оплошность, но было уже поздно. Когда он снова перешел в наступление и сослался на исключительное право фирмы, Кёко взглянула ему прямо в глаза и стала перечислять пункты нашего договора: да, она обещала выступать по радио и по телевидению, обещала сниматься для газет и журналов. Но быть живой рекламой — такого условия она не помнит… Что говорить — удар неожиданный, и все же она была права. Абсолютно права с точки зрения бизнеса. Айда совсем растерялся, на него было жалко смотреть. Он взывал к ее человеческим чувствам, напоминал ей, сколько труда мы затратили, чтобы открыть ей дорогу в жизнь. Кёко слушала очень внимательно, не сводя с него ласкового взгляда, и молчала. Молчала — и все. Ее невозможно было пронять, она захлопнулась, словно раковина.

— Ну, ладно! — С трудом сдерживая раздражение, Айда легонько стукнул ладонью по столу. — Больше не буду говорить о нашем исключительном праве. Мы и договор расторгнем, как только кончится выставка. Но, прошу тебя, уж ты постарайся, сделай это для нас. Всего пять дней. Джаз от тебя никуда не уйдет.

Он помолчал, потом выговорил едва слышно:

— Мне сейчас очень трудно. Сколько ты хочешь? Гонорар будет особый.

Айда скрестил руки, оперся локтями о стол. Понурясь, он ждал ответа. Сперва Кёко смотрела на него во все глаза. Потом, отбросив всякие колебания, вытащила из сумки блокнотик, написала какую-то цифру и тихонько придвинула блокнот к Айда. Тот глянул и гневно сверкнул глазами:

— Тебя подучили!

Словно почувствовав его боль, Кёко молча отвела глаза. Айда медленно разорвал блокнот, скомкал обрывки и бросил их на пол. Яркие лучи солнца падали на его дрожащие губы.

Я встал. Вышел на площадь, подышал воздухом. Вернулся, направился в туалет. Когда я мыл руки, за перегородкой послышался глубокий вздох. Выходя, я увидел Кёко. Она стояла, припав к умывальнику, почти касаясь зеркала лбом. Бледная, с закрытыми глазами. Видно было, что она близка к обмороку. На ее загрубевшей шее пролегли четкие линии — совсем взрослая женщина. Я прошел мимо, а Кёко все так и стояла, словно боясь шелохнуться.

…В этот день я не выходил из отдела. Бегать по городу было уже незачем. Все кончилось. Я сидел у окна и с усердием выполнял свою последнюю работу. Стол был завален грудой обломков: справочники и детские журналы, бесконечные фото — космический скафандр, карманная обезьянка, флаги всех стран мира над выставкой космонавтики. Я рвал и бросал газеты, снимки, таблицы — все, что попадалось под руку. Солнце палило вовсю, но ветерок был прохладный. В окно долетал запах горячей пыли. Но работать было можно, пот не заливал лица.

Стрелка часов переползла на цифру пять. Больше мне нечем было занять руки — все уже сделано. На площади шумел унылый прилив. Все те же самые люди. Бредут к остановке, усталые, проголодавшиеся, с трудом волоча ноги по раскаленному асфальту. Вдруг откуда-то появился человек в пластмассовом шлеме и вскарабкался на постамент в центре площади. Плохая скульптура, привычно подумалось мне. Никак не воздействует на окружающий пейзаж, не создает настроения. Толпа обтекала его, как обтекает море скалу на пустынном берегу. Он был ужасающе одинок среди зданий, машин и людей. Никто даже не взглянул на него. Когда совсем стемнело, человек сошел с постамента и растворился в ночи.

От непрестанного топота сотен ног сотрясались стены, звенели стекла. А машинка все крутится, сказал я себе. Крутится на груде развалин… Вот здесь, за рабочим столом, я лепил фигурки условных детей, чтобы Айда мог создавать иллюзии для живых ребятишек. И ради этого улыбалась девушка, стучал ротатор, размышляли ученые. Матери переживали горечь несбывшихся надежд, оптовики терпели банкротство, мелкие предприниматели кончали с собой. Кёко пошла, а карамель — нет. Я вглядывался во мрак, и мне чудилось — к сладкому духу карамели, пропитавшему всю страну, примешивается запах тлена. Тридцать миллионов иен и труд тысяч людей, работавших в дни распродажи сверх человеческих сил, — куда все это кануло? Неужели единственное, что нам удалось, — это оставить в детской памяти зыбкое расплывчатое видение?..

Меня подавило сознание чудовищной нелепости происходящего. Я облокотился о подоконник, закурил сигарету. Вскоре послышались шаги. Я обернулся. На пороге стоял Айда. Взглянув на меня, он слегка усмехнулся, но ничего не сказал. Вошел в комнату. Нет, он не был пьян и, как видно, даже не очень устал. Он бросил на стол полотняный пиджак, снял брюки и остался в трусах и рубашке. Потом открыл застекленный шкаф. В ярком свете лампы я увидел поблескивавший в его руках космический скафандр. Меня передернуло. А он уже натянул серебряные штаны и застегивал куртку с ярко-красной эмблемой «Самсона» на груди.

— Здорово, а? Как раз по мне!

Потом он надел на голову пластмассовый шлем.

— Вот так и буду ходить! — весело прогудел он из-под шлема. Щелкнул несколько раз по антенне и стал прохаживаться по комнате.