Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

Прибывшие пока молчали; не было сказано ни одного слова. Вот они выстроились на перроне напротив шеренги заключенных, подняли свои автоматы… И вдруг произошло невероятное! Немцы подняли автоматы вверх и принялись палить в воздух! Они стреляли – и весело смеялись! Прямо с ног падали от смеха. А потом повернулись и побежали в лагерь. Охрана Собибора радостно их приветствовала; многие встречали своих знакомых, обнимались с ними.

Один из приезжих повернулся к заключенным:

– Эй, жиды, длинные носы, чего грустим? Берите ваши пиликалки! Играем, танцуем!

Печерский старался понять, что происходит и как на это реагировать. Было очевидно одно: заключенных не собираются уничтожать. Немцы настроились на веселье. Они приехали отдыхать, а не проводить акцию по ликвидации лагеря. Значит, надо оставаться спокойными. Главное – ничем себя не выдать.

Он повернулся к Лео и тихо произнес:

– Передай всем: терпеть. Ничем себя не выдавать. Терпеть, что бы ни случилось. Мы побежим завтра!

И так силен был его авторитет, что Лео мгновенно поверил ему. Его слезы высохли; он стал передавать слова командира другим участникам восстания. И было видно: как только сообщение достигает слуха очередного заключенного, как его лицо оживает, спина распрямляется. Это не конец! Это только отсрочка! Еще одно испытание, которое устроила им насмешница-судьба. Надо вытерпеть этот «дружеский визит» – и потом отомстить за все. И заключенные приготовились терпеть.

А терпения в эту ночь им потребовалось много…

Спустя несколько минут прозвучала команда – всем возвращаться в лагерь. Узников загнали за ограду. Однако не было ни вечернего построения, ни развода по баракам. Вместо этого немцы вызвали всех лагерных музыкантов и велели им играть. Стало ясно, что они действительно намерены веселиться – возможно, не только вечером, но и всю ночь. Правда, для узников немецкое веселье обещало обернуться горем и ужасом…

В начавшейся толчее к Печерскому незаметно подошел капо Бжецкий.

– Я все узнал, – тихо сказал он. – Этот поезд идет из Остовы, из тамошнего трудового лагеря. Их направляют на Восточный фронт, прямо в пекло. Они здесь только до утра. Утром поедут на восток.

Печерский кивнул: чего-то похожего он и ждал. Утром немцы уедут. Значит, надо только дотерпеть до утра. Стиснуть зубы – и терпеть. Что ж, это заключенные сумеют. Чему-чему, а терпению они научились…

– Доживем ли мы до утра? – тихо сказал рядом с ним Лео.

– Доживем! – твердо ответил Печерский. – Есть ради чего.

Однако, как вскоре выяснилось, немцы в эту ночь в мучениях решили превзойти сами себя. Каких только издевательств они не придумывали!

Когда наступила ночь, эсэсовцы включили лагерные прожектора. Территория лагеря была освещена, словно днем. Музыкантам велели играть громче и веселее. Среди немцев были настоящие меломаны, которые могли оценить прекрасное исполнение. А среди заключенных были подлинные мастера.

Обершарфюрер Вольф под эту музыку плакал. Достал фотографию жены и детей, смотрел на нее – и плакал.

А вот заместитель коменданта Нойман плакать не собирался.

– Чего раскис, Франц? – воскликнул он, обращаясь к Вольфу. – Веселись! Смотри: я устроил еврейские полеты! Ну-ка, евреи! На счет «три» – полетели! Раз, два, три!

Он действительно устроил «полеты»: заставил нескольких заключенных залезть на крышу барака и прыгать оттуда с раскрытым зонтиком. Когда-то Нойман видел похожую сцену в кино, и тогда это выглядело смешно.

Но то, что выглядело смешно на экране, в жизни оборачивалось для заключенных тяжелым испытанием. Вот настала очередь прыгать для грузного кузнеца Реймана. Он неуверенно шагнул с крыши – и тяжело ударился о землю. Нойман навел на кузнеца пистолет.

– Вставай! – приказал он.

Рейман попробовал подняться – и закричал от боли. Шломо кинулся ему на помощь. Но кузнец был слишком тяжел, Шломо не мог его поднять! Тогда, повернувшись к эсэсовцу, он заявил:

– Это кузнец! Он очень ценный работник!

– А я что, мешаю? – Нойман пьяно икнул. – Пусть встанет – и будет жить. Таковы правила сегодня ночью!

И он снова навел пистолет на Реймана. Кузнец еще раз попытался встать – и снова закричал от боли. Он сломал ногу и ничего не мог поделать. Эсэсовец пожал плечами – и выстрелил.

– Сам виноват! – заявил он. – Кто не может подняться – того пристреливают. Теперь твоя очередь!

И он наставил пистолет на Шломо.

– Ну, пошел!

Делать было нечего – Шломо полез на крышу. Раскрыл зонтик… Со страхом взглянул вниз… До земли было метров шесть, не меньше. Разбиться, конечно, не разобьешься, но сломать ногу – это запросто, что и доказал пример Реймана. Но что он может сделать? Надо пережить эту ночь… Саша сказал: надо терпеть…

И Шломо прыгнул. Как видно, он приземлился не очень удачно: когда попробовал встать, скривился от боли. Нога была вроде цела, но жутко болела, скорее всего, он ее подвернул.

Нойман тут же с усмешкой навел на него пистолет. Но Шломо собрал всю волю в кулак – и встал на вывихнутую ногу. Стоял и смотрел в лицо Нойману.

– Кто встанет, тот будет жить, – напомнил он. – Таковы правила сегодня ночью…

И Нойман повернулся и, пошатываясь, направился куда-то прочь…

…Коттедж, в котором разместили до утра прибывших эсэсовцев, тут же окрестили «веселая муха». Здесь тоже царило веселье. Сержант Бекман предавался своей любимой забаве – избивал Хаима. И заставлял того считать удары. На этот раз Хаим не сбивался, считал правильно.

– Молодец, битая жопа! – воскликнул эсэсовец. – Давай… давай выпьем вместе!

И он протянул Хаиму фляжку с водкой. Однако в семье Хаима – пока у него еще была семья – действовал запрет на алкоголь. И Хаим снова отказался пить, хотя и понимал, чем это ему грозит.

Тогда Бекман поднял фляжку – и вылил часть ее содержимого на голову парня.

– Вот, придется мне тебя окрестить, – заявил он. – Теперь тебя зовут не Хаим, а Хайнц. Мы теперь друзья с тобой, Хайнц. Дай я тебя поцелую!

Нет, этого Хаим не мог вынести! Он выронил стакан с водкой, тот упал и разбился. Бекман нахмурился:

– Битая Жопа не ценит чести? А ну-ка вылижи все с пола! Лижи! Тебя, жида, угостил ариец!

Хаим был готов броситься на эсэсовца… Но тут он встретился глазами с Сельмой. Та сделала ему знак: терпи! И он опустился на колени, наклонился и начал вылизывать спиртное. Бекман довольно усмехнулся:

– А говорил – не пьешь! Дескать, ваш еврейский закон не велит… А вон как лакаешь… Ни в чем вам, жидам, верить нельзя!

…Чуть в стороне, возле коттеджа, проходили «скачки». Ими руководил комендант Первого лагеря Френцель. Немцы пригнали сюда десяток заключенных, в числе которых были и оба руководителя восстания – Лео и Печерский. Заставили их встать на четвереньки. Им на спины уселись эсэсовцы – и погнали своих «лошадок» вокруг бараков. Один круг, второй, третий… Вот была потеха! Немцы просто с ног падали от смеха…