Герберт Уэллс - Негасимый огонь: Роман о побежденном дьяволе

Но когда речь идет о мистере Хасе и его бессмертии, то я оказываюсь на вашей стороне, джентльмены. Это тоже мечта. Меньше, чем мечта. Меньше даже, чем фантазия; это игра словами. Тут мы имеем и Негасимое пламя, и Дух Божий в человеке, то есть в самом мистере Хасе, в вас, сэр Элифаз, в вас, мистер Дэд, вот в этом джентльмене, имя которого я не запомнил, а также и во мне. Удивительным мне кажется, что никто из нас ничего об этом не знает, за исключением мистера Хаса. Как вы сами воспринимаете это, я не знаю, но лично я вовсе не желаю, чтобы меня делали частью Бога заодно с мистером Хасом без всякого моего на это согласия. Я предпочитаю оставаться самим собой. Возможно, это индивидуализм, но такое я уж по натуре индивидуалистическое существо. К тому же я агностик… Вы втянули меня в этот разговор, и я должен через него пройти. Что такое на самом деле агностик? Человек, который полностью принимает ограничения человеческого разума, который берет мир таким, каким его находит, и который находит себя таким, как он есть на самом деле, но при этом склонен идти дальше. Могут существовать в изобилии другие миры и измерения. К примеру, может существовать четвертое измерение, и, если хотите, пятое, и шестое, и любое количество иных измерений. Они не занимают меня. Я живу в этой Вселенной в трех измерениях и имею не больше интереса ко всем этим другим вселенным и измерениям, чем клоп под обоями имеет к далекому и глубокому морю. Возможно, под обоями имеются клопы с разумным пониманием существования моря, наполовину верящие, что, когда в конце концов ядовитый порошок настигнет их, они все отправятся именно туда. Я — если меня добавить к этой картине как еще одного из них — всего лишь живу под обоями. Я говорю, что я агностик. Мои глаза широко открыты на этот мир с тех пор, как я пришел в него тридцать шесть лет назад. И я не только никогда не видел, не слышал, не обонял и не касался призрака или духа, сэр Элифаз, но я никогда не видел и сияния или знака Провидения, Великого Бога вашего мира или тех, других, меньших и современных богов, которых принимает мистер Хас. В сердцах людей я находил пороки развития, окостенения, сгустки и жировые перерождения, но никогда не находил Бога… Вы извините меня, если я обращаюсь запросто к вам, джентльмены, но этот джентльмен, имя которого я как-то не запомнил…

— Фар.

— Мистер Фар навлек это на себя и на вас. Он втянул меня в разговор, а я давно интересуюсь этими вопросами. Мне ясно, что с тех пор, как мы существуем, в этом всем что-то есть. Но я отклоняю самые дикие догадки призрачников и провиденциалистов — боюсь, что я должен причислить к ним вас, сэр Элифаз, — а также метафоры мистера Хаса. Факты… — Доктор Баррак сделал паузу. — Я верую в факты.

— В фактах содержится достаточно много, — сказал мистер Дэд, который находил для себя много близкого по духу в прямой манере доктора.

— Что я вижу вокруг себя? — задался вопросом доктор Баррак. — Борьбу за существование. И я спрашиваю просто и прямо: зачем выходить за ее пределы? Вот в чем суть. Эта борьба создала меня. Я изучаю и наблюдаю ее. Меня создали как мишень и не прекращают попыток всячески поразить. Я же делаю все возможное, чтобы увернуться от ударов. У меня забрали одну ногу. Моя голова окровавлена, но не склонилась. Я продолжаю свой род настолько обильно, насколько позволяют обстоятельства, я запечатлеваюсь в этом мире настолько энергично, насколько это возможно. Если я прав и мне будет сопутствовать удача, я смогу продержаться, пока мои убывающие инстинкты не расположат меня к отдыху. Мое потомство — мера моей правоты. Вы можете называть эту борьбу, как пожелаете. Богом, если хотите. Но Бог для меня слишком антропоморфная идея. Назовем это Процессом.

— А почему не Эволюцией? — спросил мистер Хас.

— Я предпочел бы Процесс. Слово Эволюция, пожалуй, требует морального истолкования. Это дешевое слово. Эволюция кажется чем-то просто и автоматически разворачивающимся. Процесс же сложен; он имеет свои взлеты и падения — как это понимает мистер Хас. Это больше напоминает волю, чем автоматическое действие. Чувствующую волю. Она не безразлична к нам, как уверяет мистер Хас; она использует нас. Она не подчиняет нас, играя роль Провидения только для нашего комфорта и счастья, как хотел бы заставить нас поверить сэр Элифаз. Кто-то из нас оказывается молотом, а кто-то наковальней, кто-то отлетает искрами, а кто-то становится материалом, из которого в результате что-то получается. Процесс ни о чем не сообщает нам; да и зачем ему это нужно? Мы сами узнаем то, что сможем, и извлечем то, что называется практической пользой.

Мистер Дэд, возбужденный словом «практической», издал звук, выражавший согласие; но звук не слишком доверчивый — скорее кредит, нежели подарок для мистера Баррака.

— И вот здесь, мне кажется, мистер Хас совершенно не прав. Он не подчиняется реалиям. Он выставляет нечто, называемое Духом в Человеке или же Богом в сердце, чтобы судить их. Он хочет судить Вселенную по стандартам человеческого разума на его теперешней стадии развития. Вот тут-то мы и расходимся с ним, ибо это не фиксированные стандарты. Человек находится в постоянном развитии. Некоторые вещи оскорбляют в мистере Хасе чувство справедливости, однако оно не является постоянным критерием. Человеческое чувство справедливости развилось из чего-то совершенно другого в прошлом и разовьется в нечто совершенно отличное в будущем. Как и все остальное в нас, оно было сформировано Процессом и будет им же видоизменяться. Опять же, он говорит, что некоторые вещи некрасивы. Их он также осуждает. Но ничто так не меняется, как чувство красоты. Сборище студентов, изучающих искусство, может основать новое движение: кубизм, вортицизм или любое другое — и переменить ваше чувство прекрасного. У каждого существа тут свои стандарты. Отважусь заметить, что гиены обожают друг друга, по крайней мере в период спаривания… Точно так же обстоит дело с милосердием и со всем остальным. За человеком мы обнаружим сверхчеловека, который может считать милосердие глупостью и находить удовольствие в ситуациях, которые заставляют страдать наши слабые души. Мы должны подчиняться Процессу на соответствующем месте и в соответствующее время. Вот как я рассматриваю порядок вещей. Такова суровая правда Вселенной, если посмотреть на нее прямо и жестко.

Губы мистера Дэда беззвучно повторили: «Прямо и жестко». Однако внутренне чувствовал он себя весьма неуверенно.

Еще некоторое время доктор сидел, все так же положив руки на стол, а потом продолжил:

— Насколько я понимаю, нынешний разговор возник из дискуссии об образовании.

— Трудно в это поверить, — сказал мистер Дэд.