Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Как-то утром с похмелья я выпил ошибкой стакан воды. Вы думаете, я ошибся? Чёрта с два! Я тут же охмелел, ибо никогда не ошибаюсь!

2. Сидор Васильевич

Плакал, проснувшись утром, о России. Зачем придумали жестокую поговорку «Москва слезам не верит»?

Плач…. О, святые слёзы!

3. Падение Сиюмбике

Одинокая девушка любуется собачкой на Тверском бульваре.

— Какой милый пёсик! Я б хотела такого завести.

— А ты ещё бы кошечку завела! — раздался грубый смех. — Ха-ха!

Кошечка у меня уже есть. (Когда Глафира плачет, кошка слизывает ей слёзы)

Глафира летом ездит в набитых автобусах. Ей одиноко. Ей хочется, чтоб её обнимали. Она устала от безличных объятий общественного транспорта.

Глафира покупает чемодан, набивает его яблоками и таскает по городу — в надежде, что ей поможет нести какой-нибудь прекрасный незнакомец. Увы. Сначала ей помогает пожилая женщина, потом какой-то подозрительный тип (— С юга? — Нет, не с юга? — Из Риги? Прибарахлилась, небось?). Глафира с ужасом убегает. Иногда она садится где-нибудь в сквере, открывает чемодан и грустно ест яблоко.

В третий раз это был он — из Касимова, командировочный. Он донёс чемодан до подъезда, поднялся на этаж. Глафира поднималась с трудом — ей было трудно нести готовые слова:

— Может, зайдёте?

Она была счастлива: она теперь женщина! Касимовец уехал навсегда.

Глафира забеременела. Когда минуло семь месяцев беременности, она ушла в декрет и решила поехать к любимому в Касимов через Рязань. Ранее она написала письмо. Ответа не было. Она написала второе — уже в отчаянии. «Не помню. Может быть», — был ответ. Она решила ехать.

Она грызла его. «Яблоко, яблоко — плод соблазна!»

Она впилась зубами в сочную плоть.

Закрыв глаза, она видела его образ. На глазах любви повязка — под повязкой глаза видят любимый образ.

Она верующая. В комнате икона

Пассажиры. Пьяный с гармонью и ломиком. Он однажды сел на трактор и пропахал главную улицу. Оставил борозду. «Запахать город под хлеб!».

…

Пассажир.

Чтобы перерезать пуповину, Сидор Васильевич достал складной нож, раскрыл и чтобы очистить лезвие, вонзил нож по рукоять в визжащего поросёнка, вынул, обтёр о брюки и перерезал пуповину.

Солдат стал ходить туда-сюда по самолёту.

— Не мешай! — крикнул Сидор Васильевич.

— Не могу сидеть, страшно! — и опять замаршировал.

— Солдат, стой! — взревел С.В.

Солдат стал.

— На месте шагом марш!

Солдат замаршировал на месте.

Племянник выпрыгнул из горящего самолёта, который бешено бежал по буеракам прямо на каменный сарай.

— Ребёнка давай! — он бежал, держась одной рукой за дверцу. Так бегут пешие казаки, держась за стремя скачущего товарища.

Сидор Васильевич кинул ему новорождённого за пазуху — и сердце его остановилось. Нет, оно разорвалось.

Племянник бежал, одной рукой через рубашку прижимая новорождённого к груди, а другой держась за скобу трапа. При этом пламя било ему в лицо. Он отпустил руку и грянул, кувыркаясь, оземь. Горящий самолёт врезался в каменный столб и взорвался. Горящий бензин зазмеился по полю, одна струйка добежала до лежащего племянника и ожгла ему свободную руку. Тело племянника дёрнулось, ребёнок жалобно запищал.

Его отвезли в больницу. На сорок дней. Сломанное ребро. Голоса. Младенца определили на время в роддом.

Племянник всё-таки из больницы попадает в Лубнас. Могила прадеда. Всё.

Говорят, что самолёт ушёл под землю.

На другой день. В поезде. Разговор продолжается.

Они едут к вдове Сидора Васильевича. Она взяла младенца Федю на воспитание.

Искали ли настоящего отца Феди? Не могли найти концов. Соседки Глафиры (самолёт обгорел, документы и письма тоже) говорили о том, что Глафира любила ездить в общественном транспорте, зачем-то таскалась с чемоданом, несколько её фотографий, вот и всё.

Был ли племянник в Лубнасе. Был. Видел могилу деда. На месте, где он был похоронен, лежала плоская плита, под ней сырое место. Так исполнился третий сон Сидора Васильевича.

Вот и вся история.

— Но это не всё, — сказал мне вдруг после некоторого раздумья племянник, как только солдат вышел покурить в тамбур.

— Не всё?

— Да. Я слышал голоса, когда лежал несколько дней в касимовской больнице.

— Какие голоса?

— Объяснить не могу. Они мне вроде снились. Голос Глафиры, голос дяди и другие.

— Вы это серьёзно?

— Серьёзно или нет, но нечто такое было.

— Может быть, слуховые галлюцинации?

— Может быть. Так, игра воображения. Ведь я был почти в бреду. И всё слышал.

— Что же вы слышали?

— «И здесь жить можно», — сказал, например, горняк.

Речь племянника стала бессвязна, мне трудно было представить картину. Как бог на душу положил, так её и описываю.

Впрочем, читатель может отбросить эту главу, как лишнюю и фантастическую.

«Плацдарм»

Самолёт влетел в иное пространство и ударился в каменную стену. Два лётчика погибли. Перед тем солдат выпустил голубя с запиской: «Самолёт падает. Прощайте».

Когда все выбрались, студент увидел на стене надпись Inferno. «Мы в аду!» — вскричал он.

Транзистор ловил из ада Москву.

Солдат выпустил голубя с запиской: «Мы в аду. Держим плацдарм по ту сторону света. Жду дальнейших распоряжений. Сержант…»

Разговор об аде.

«— Если мы держим плацдарм, то значит идёт война, а Россия с кем воюет?».

— Человечество всегда воевало со злом. Тем более Россия.

Солдат-шифровальщик. По транзистору обыкновенное сообщение «Маяк». Солдат расшифровал то-то и то-то.

Вопрос: Это ты взял с потолка.

— А вот это шифровка? «Я помню чудное мгновенье».

— Да, зашифровано, но код не разберу.

— Всё просто. Русский язык. Код поэзии.

— Если мы попали сюда, то что?..

— Надо отсюда вырваться! — Нужна связь с землёй, со светом?

— Надо расширить пределы жизни. «Жизнь после смерти».

— С кем вы будете расширять эти пределы (а мы уже за пределом жизни)? С футболистом? С артистом? (Артист: — А что! Я лицедей, я не имел собственного лица ещё при жизни!)

([Глафира] Варвара:

— Неужели я так низко пала? Я пала ниже смерти, ниже земли не упадёшь, но я упала ниже земли)

Господи, не оставь меня!

— Коммунисты, вперёд!

Футболист нарушил правила игры: «— Бей мне штрафной удар. Отмерь 11 шагов» и стал в воротах ада. Гармонист ему забил гол.