Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

В чём дело? А дело в том, что его мир обладает вращательным движением. Он закруглён и вращается вокруг светящегося центра. Вспомните мать — мерцающую точку в пространстве. Так вращается

И тогда поэт намекает на вращение мира:

Иногда он делает вид, что ему ничего не известно:

Но сама поэтическая система поэта говорит о том, что все годы летят друг за другом по кругу. На это есть прямое указание:

От круга недалеко до шара. Недаром поэт часто прибегает к образу плода. Им может быть гранат из одноимённого стихотворения или яблоко из упоминавшейся уже поэмы «Святыни мои».

Наш раздробленный мир поэт воспринимает как единое целое. Есть от чего взгрустнуть в этом мире, есть чему порадоваться, есть над чем задуматься.

Михаила Попова знаю сравнительно давно. Он одарённый молодой человек, наглотавшийся современных идей и загазованной атмосферы больших и малых городов, немало повидавший, свой среди своих и чужих, но между тем — обособленный и сосредоточенный в себе самом и трудно обдумывающий житьё-бытьё. Таким он предстаёт в своих стихах, которые отмечены печатью своеобразия. То, что он видит и слышит, он пропускает через своё сознание. Это сознание рефлектирует и как бы мерцает: «…ржавый забор некрасив и осклизл, набран квадратами, как кинолента».

Таких точных кинематографических квадратов много рассыпано в его стихах — у него цепкий взгляд художника.

Ритм его стиха декламационный. Я бы сказал, нервно-декламационный. Словно стих идёт по невидимому зазубренному лезвию и всё время вздрагивает. Стих рождается на грани поэзии и прозы, когда сходятся воображение поэта и наблюдательность прозаика — «волна и камень… лёд и пламень». Конечно, тут надо быть чрезвычайно осторожным. Михаил Попов об этом знает.

Он поэт городского типа. Но толпа примелькалась. Городские рефлексы тяготят. Душа ищет выхода.

Это трепет непосредственного контакта с природой. Вступление в большую реальность. А это кое-что да значит.

Поэтесса из города Кирова Светлана Сырнева широкому читателю ещё неизвестна. Что можно сказать о ней? Серьёзный поэт, переживающий каждое слово стиха. Поэзия без пустот. Без истерического самообнажения. С крепкой, плотной образностью. Словом, истинный поэт.

Перед вами стихи поэтов — слушателей высших литературных курсов СП СССР. Пишут они по-разному. Но во всех стихах чувствуется единое — боль за человека, вынужденного жить в мире, который находится в состоянии взрыва на всех уровнях: экологическом, политическом, экономическом и проч.

Возможно, читатель заметит и оценит по достоинству драматичную словесную вязь москвички О. Чугай, сложные медитации М. Бушуевой из Новосибирска, прозрачную грусть и трепет в стихах марийки В. Изиляновой, обнажённый нерв в новациях украинки А. Цвид, торжественный слог уральца И. Тюленева, размашистый стих вятича В. Фокина, чёткую графичность стихов О. Игнатьева из Ставрополья, тонкую печаль нижегородки Л. Калининой, лирический размах и глубину стиха болгарки В. Боряновой, неистовую страсть стиха узбечки X. Амедовой, прорыв в эпическую глубину москвича А. Тихомирова и, наконец, горькие раздумья о жизни человека и даже богоборчество армянина Л. Блбуляна.

Короче говоря, стихи на любой вкус.

Стихи Анатолия Рудича и Николая Зиновьева, молодых поэтов из Краснодарского края, на мой взгляд, уже хороши тем, что позволяют увидеть, насколько изменилось к лучшему состояние нашей поэзии. Она вновь обрела духовное пространство, и об этом стоит поразмышлять.

Раньше было иначе. Помню, как лет пятнадцать назад один мой знакомец в разговоре негодовал на цензуру, запрещающую и вычёркивающую в стихах слово Бог. «Слово русский тоже», — добавил я, относя слово русский не только к национальной, но и к духовной категории, на что мой знакомец, космополит в душе, решительно не обратил внимания, но потом вдруг заметил, что, пожалуй, цензура правильно делает: сама того не ведая, она следует евангельскому завету. Не поминай имя Господа всуе.

Остроумное замечание! Жаль, что, как всё остроумное, оно лишено глубины. Снижение духовности в поэзии советского периода бросается в глаза. Оно сказалось на Н. Рубцове. В его знаменитой национальной строке: «Россия, Русь! Храни себя, храни!» — духовный поток как бы срезан цензорскими ножницами. Раньше-то люди всегда обращались к высшей категории. Я уже не говорю о высоте таких обращений, как «Боже, царя храни» или «Боже, храни королеву». Есть другой пример. Так, 22 июня 1941 года многие белоэмигранты, узнав о нападении Германии на нашу Родину, истово молились в храмах и домах: «Боже, спаси Россию!» Это куда выше рубцовского заклинания.

Падение духовности началось с того, что родовое имя великой державы было подменено безликой аббревиатурой. Отчуждение от Родины выразила А. Ахматова в своём маниакальном «Реквиеме»:

Конечно, ни народа, ни родной страны поэтесса не видит. А народ, тоже, выходит, живущий в «этой стране», тут служит подсобным акустическим усилителем, вроде микрофона. Для себялюбивой поэтессы не важны ни они, ни даже народ, а важна только она сама… Кстати, в последнее время выяснилось, кто такие они. Это они, «демократы» во главе с бывшим президентом бывшего СССР, вслед за Ахматовой стали называть нашу Родину отчуждённо этой страной.