Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Молитвенный шёпот её стиха упоителен, глубокая боль её отзывчивого женского сердца заставляет сопереживать, а, например, такое пронзительное стихотворение «Мать нерождённых детей» способно вышибить слезу даже из сурового человека.

Привет тебе, Мария Аввакумова! Слава Богу, жива ещё русская поэзия!

Только прилетел из Магадана, а дома ждала тяжёлая весть: умер мой земляк, кубанец, и старший товарищ Виктор Гончаров. Это был удивительный человек. Фронтовик. Поэт. Скульптор. Я помню многие его стихи.

Уходит поколение победителей. Горько и обидно.

Встанем и помянем нашего друга.

Поэт Геннадий Касмынин глубоко переживал развал родной страны. А появление целого племени незнакомых молодых людей с амбивалентной нравственностью его озадачивало.

«Да разве это люди? Тьфу!» — говорил он с горечью о так называемых новых русских и всё-таки вступал с ними в полемику. А зачем? Подлецам всё равно ничего не докажешь. Но как это бывает с незаурядными людьми, трагический надлом разбудил в нём подспудные силы. Лучшие его стихи из последней прижизненной книги «Гнездо перепёлки», вышедшей в 1995 году, лично для меня были открытием. До этого я знал Касмынина как одного в ряду многих небесталанных, но тут он явно выдавался из ряда. Он взломал бытовую ограниченность, присущую прежним стихам, и обрёл большое дыхание. Образность уплотнилась, пространство смысла расширилось, а слово заиграло самоцветными гранями. Это ли не перл живой русской лукавинки? —

Когда я ему говорил, что его звезда взошла где-то между Тряпкиным и Рубцовым, он улыбался, как дитя:

— Ты это серьёзно?

— Серьезнёй и быть не может, а точней время скажет.

Он заведовал отделом поэзии в журнале «Наш современник». Бывало, зайду к нему в кабинет и спрашиваю:

— Как ты думаешь, прорвёмся мы в третье тысячелетие?

За вычетом переимчивого стихотворения «Полёт Ивана», он не мерил тысячелетиями, но отвечал решительно:

— Прорвёмся!

И, прищурив глаз, долго глядел в несуществующую точку.

Предчувствовал ли он свою смерть? Кто знает… Но однажды в нём проснулся древний охотник на крупного зверя, и он затеял опасную игру со смертью в стихотворении «Окно для шагов». Во всяком случае, он сделал первый ход. Но второй ход был не его… И тут не рубцовское совпадение: «Я умру в крещенские морозы…» и даже не рубцовская безысходность: «Сам ехал бы и правил, да мне дороги нет…». Тут воля и свободный выбор.

Но Касмынин не прорвался в XXI век. Его подвела чисто русская беспечность. Он случайно сковырнул ноющую болячку — так, досадный пустяк, и залепил её пластырем, но та оказалась злокачественной и продолжала ныть. Он не обращал на неё внимания. А когда обратился к врачам, то было уже поздно: болезнь дала метастазы по всему телу. Его жизнь стремительно угасала. Он успел только спасти свою душу: крестился и исповедался духовному лицу. Что это была за исповедь, мы не знаем. Но можем догадаться по его стихам, где всё открыто и дышит прямодушием и совестью.

Его похоронили в ясный сентябрьский день на подмосковском кладбище, в белом чистом песке, рядом с сосновым бором. Даты его жизни 1948–1997. Над его могилой много неба и воздуха, как и в его стихах о берёзе над обрывом.

Но не весь он умер. Своей лучшей частью — стихами он остался на земле и в этом смысле прорвался в новый век. Насколько его стихи жизнеспособны, покажет только время, но, надеюсь, многие годы им обеспечены. Иначе и быть не может. Иначе плохо будет младому незнакомому племени без касмынинской совести.

В какое время мы живём! Всюду толпа. На улицах — толпа, в квартирах у телевизоров — тоже толпа, хоть разъединённая, но загипнотизированная одним и тем же. Но пушкинская ремарка всё равно остаётся в силе: народ безмолвствует. Видимо, это надо понимать так, что он не участвует в политических страстях. Он живёт отдельно от толпы. Он поёт, он смеётся и плачет и всегда заявляет о себе, говоря устами своих певцов.

Один из таких певцов — Николай Тряпкин.

Толпа безлика, у народа есть лик. Этот народный лик проступает в творчестве Николая Тряпкина. Бывают поэты, которые привлекают внимание «лица необщим выраженьем». Но тут другое. Тут лик. А сам поэт обладает магической силой, одним росчерком пера он способен удерживать все времена:

Николай Тряпкин близок к фольклору и этнографической среде, но близок как летящая птица. Он не вязнет, а парит. Оттого в его стихах всегда возникает ощущение ликующего полёта… Бытовые подробности отзываются певучим эхом. Они дышат, как живые. Поэт владеет своим материалом таинственно, не прилагая видимых усилий, как Емеля из сказки, у которого и печь сама ходит, и топор сам рубит. Но это уже не быт, а национальная стихия.

В линии Кольцов — Есенин, поэтов народного лада, Тряпкин — последний русский поэт. Трудно и даже невозможно в будущем ожидать появления поэта подобной народной стихии. Слишком замутнён и исковеркан русский язык и сильно подорваны генетические корни народа. Но если такое случится — произойдёт поистине чудо. Будем на это надеяться, а я уверен в одном: в XXI веке значение самобытного слова Николая Тряпкина будет только возрастать.

Поэтическая рукопись Валерия Капралова обладает несомненными художественными достоинствами. Богатый жизненный материал чётко определён биографическими приметами, более того, в рукописи хорошо просматривается линия судьбы, с узелками памяти. В основном, это поэзия связей. Ассоциативные и прямые связи насквозь пронизывают стихи поэта. «Живу теперь, а в прошлом слышу…» — пишет он. Тут и воспоминанияя о войне, о послевоенном голодном детстве, о мирном времени, когда вдруг… «снаряды вымыло волной». Так внешняя поверхность жизни рвётся изнутри под напором прошлого. Связь цветка с мировой Вселенной идёт, так сказать, по вертикали. Вертикаль пересекается горизонтальной линией:

Связь живого с живым приносит боль. Капралову дано знать и чувствовать противоречие такой связи: