Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Дом Ехезкеля находится рядом с рынком, и Левитин с Вениамином спешат укрыться там. У самого входа лежит в загончике огромный хряк и жует тыкву. Жена хозяина Мириам проявляет удивительные способности к свиноводству. Она откармливает свиней овощами: тыквой, свеклой, репой, арбузными корками — короче, витаминами! В конце концов, свинья есть свинья, для нее всё — витамин. Вот и жует хряк, не переставая, жует и толстеет.

Так, под аккомпанемент жалоб старого Левитина, они заходят в дом. В комнате развалился на скамье старший сын Ехезкеля, тринадцатилетний Янкл. Он увлеченно читает «Милого друга» Мопассана. В соседней комнате лежит младшая дочь, болезненная Лия. Ну разве это не наказание Божье? По три-четыре раза в год начинаются у девочки судороги, конечности трясутся, на лбу выступает холодный пот, а на губах пена. После каждого из таких припадков она настолько обессилена, что неделями не может встать с постели.

— Что ты можешь понять в Мопассане? — спрашивает Вениамин. — Не рановато ли для тебя?

Нет, не рановато. Мальчик вполне понимает Мопассана. Он уже читал и Толстого, и Шекспира: дни и ночи напролет парень не отрывается от книг. Реб Берл кряхтит. Недоволен старик своим сыном Ехезкелем. «Он» работает, как вол, на мельнице, «она» весь день занята свиньями — а кто займется воспитанием детей? За мутными стеклами окон едва различим маленький мирок. Дождь слабеет, но тяжелые тучи еще застилают небо. Вениамин выходит из дома. Прозрачные потоки низвергаются из водосточных труб в лужи и дальше — в сточные канавы по обеим сторонам дороги. Отовсюду слышится журчание и плеск воды. Опустевший на время ливня рынок возвращается к своему прежнему виду — если не считать того, что теперь посреди рыночной площади блестит грязевая лужа. В такое время нет цены случайным камням, тут и там торчащим из болота.

Вот он, Вениамин, среди тех, кто вязнет в грязи, кто прыгает с камня на камень, вот он по дороге домой, к своему чертежному столу. Его обычный распорядок нарушен дождем — кто же купается в такой пасмурный день. Когда он пробирается меж прилавков, опять начинается ливень, и Вениамин спешит спрятаться от него под одним из навесов. И снова крики, и смех, и беготня, и мешки на головах и на плечах.

— Вениамин, сюда! — слышен сквозь шум дождя голос Хаима-Якова Фейгина.

Парень бегом преодолевает открытое пространство и, мокрый с головы до ног, влетает под навес старика.

— Что новенького? — спрашивает Фейгин с таким видом, будто не видел своего жильца целую вечность.

Вениамин рассказывает об аресте молодого Левитина. Хаим-Яков печально качает головой.

— Ведение дел в наши дни требует осторожности, — говорит он. — Надо знать, у кого брать и кому давать. Тут нужен опыт, и немалый…

Можно ли было предположить, что Вениамин именно сегодня услышит историю жизни старого Фейгина из его собственных уст? Отчего бы и нам не послушать — ведь мы не раз еще встретим на этих страницах представителей славного семейства Фейгиных. Тем более пока все равно никуда не выйти — сильные потоки дождя стучат по ржавой крыше навеса, низвергаются вниз и покрывают землю.

Когда-то работал Хаим-Яков шубом и моэлем [12] Шуб (первые буквы ивритских слов «шохет-ве-бодек») — резник и проверяющий кашрута; так именовалась эта должность в еврейских общинах. Моэль — человек, совершающий ритуальное обрезание крайней плоти. — были когда-то такие искусники среди российских евреев. Понятно, что не был он богат, как Крез или как Ротшильд. Но все равно денег на жизнь хватало с избытком. Сорок рублей в месяц получал Фейгин от общины, не считая дополнительных доходов. В те дни такая важная персона, как он, обязан был жить на широкую ногу. Во-первых, расходы на семью — жену и детей, чтоб они были здоровы. Во-вторых, дом, достаточно просторный для приема гостей, которые у Фейгиных, слава Богу, не переводились. Тогда ведь съезжались в Гадяч хасиды со всех концов земли к гробнице Старого Ребе. Съезжались сотнями и тысячами: этот помолиться, тот — испросить помощи, третий — поделиться горем. А у кого прежде всего остановится хасид, приехав в город Гадяч? Конечно, у резника! И Хаим-Яков беспрекословно исполнял святую обязанность приема гостей. В большущей комнате стояли, чтоб не сглазить, целых десять кроватей! Настоящая гостиница. А ведь каждому еврею нужно было еще и полотенце умыться, и еда поесть. И потому наняли Фейгины деревенскую бабу для содержания собственной коровы. Потому что, хотя еврей не откажется от куска кошерного мяса, главной его пищей была и остается молочная: стакан сметаны да немного маслица. А есть и такие, у которых с животом не все в порядке, не о вас будь сказано, — так этим и вовсе только кислое молоко подавай. И, слава Богу, в фейгинском подвале всегда стояли в то время полные кувшины с кислым молоком — каждому проголодавшемуся!

Были среди хасидов и такие бедняки, которые не могли заплатить за ночлег и питание даже ломаного гроша. Но разве выгонишь такого: ведь человек пришел в Гадяч помолиться. Не мог Фейгин нарушить святое предписание приема гостей.

Как уже было сказано, помимо сорока общинных рублей, были у резника и другие доходы. Во-первых, кишкес — внутренности, по обычаю отдаваемые резнику с каждой идущей под нож скотины. А поскольку количество гостей росло, а с ним — и расходы, то решено было в общине заменить кишкес на два фунта мяса. Это во-первых.

Было еще и во-вторых: плата за особую, «сохранную» мацу, сделанную из пшеницы, которой не касалась вода с момента жатвы. Именно Фейгин поставлял «сохранную» мацу евреям Гадяча. А ведь известно, что на Песах [13] Песах — праздник исхода из Египта, приходящийся обычно на март-апрель. даже самый бедный еврей обязательно купит себе как минимум шесть листиков такой мацы — по три на каждую праздничную трапезу. Ежегодно Хаим-Яков получал из Орши мешок «сохранной» муки, тщательнейшим образом закрытый и запечатанный печатями семи раввинов и праведников. В день «сохранной выпечки» сходились к его дому все евреи Гадяча от мала до велика. Под чтение псалмов раскатывали на длинных столах тесто. Какая была тогда теснота в доме — сохрани Господь! А в канун Песаха каждая семья отправлялась к резнику, чтобы получить из его рук свои шесть заветных листиков. Брали бережно, с благоговением, заворачивали в чистую салфетку и со всеми предосторожностями несли домой, чтобы, Боже упаси, не повредить или, того хуже, сломать хотя бы один листик мацы.

Третьим источником дохода было вознаграждение за обрезание. Из всех моэлей Гадяча лишь Фейгин считался подлинным специалистом в этом деле. Да таким авторитетным, что приглашали его даже евреи из соседних городов, а однажды, было дело, аж из самого Конотопа! Потому что знали: когда нож моэля в руках Хаима-Якова, за ребенка можно не беспокоиться — не будет ему никакого вреда. А уж когда он надевал свой специальный белый халат, так и вовсе походил на профессора в операционной. Главное в этом деле — чистота: нужно в семь глаз следить, чтобы не попало ни капельки грязи во время процесса обрезания.