Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Берега реки тоже пустынны — почти никто не загорает и не купается. Иногда приходит сюда компания стриженых школьников. Но и они, искупавшись, быстро натягивают штаны и уходят, выстроившись в цепочку, — загорелые, с серьезным выражением лиц. Время от времени спускается к реке взвод военных с лошадьми. Немного поупиравшись, лошади входят в воду и плывут, высоко держа над поверхностью чуткие головы, а голые солдаты сидят у них на спине. В такие моменты полнится река солдатской и лошадиной радостью.

Чем жарче становилось лето, тем больше чувствовалось напряжение в Гадяче. Но оно целиком относилось к миру взрослых; Тамара и ее друзья спасались от мрачного настроения на реке. Как правило, был среди них и Ким Вортман, подросток-половинка из Харькова, который и в это лето гостил у своей тети Агриппины Андреевны.

Ким верховодил в подростковой компании. Ему исполнилось четырнадцать лет, и на верхней губе уже можно было заметить тень будущих юношеских усиков. Тамару это решительно не волновало, зато для Сарки Гинцбург усики Кима служили причиной тайных дум и страданий. Вениамин тем летом был далеко от своих питомцев.

Скучно на реке.

По утрам лишь лошади и утки плещутся в воде. Но кроме этого все обстоит как раньше. Тот же самый деревянный мост натянут над водной лентой. Его охраняет военный караул. В отдалении синеет вельбовская роща, чуть дальше видны густые леса в районе Веприка, а за ними — города Зеньков, Полтава и весь остальной мир.

Война продолжалась, и мало-помалу взрослых охватывал страх. Сначала мобилизовали парней, затем пришла очередь зрелых мужчин. В Гадяч стали приходить слухи. Люди — и среди них много евреев — стали покидать город. В июле и в первой половине августа ромнинский поезд еще приходил в Гадяч ежедневно; затем вдвое реже, а потом и вовсе не стало твердого расписания. В городе еще не началась паника, но еврейский исход продолжался — по одному, по двое. Хотя много было и таких, кто не верил слухам и не сумел оценить масштаба приближающейся беды. А некоторые старики или больные и хотели бы отправиться в дальний путь, но были не в состоянии этого сделать.

Как мог, например, уйти восьмидесятилетний резник реб Довид, который к тому времени почти полностью ослеп? Наполнился темнотой мир вокруг старика. Но вы очень крупно ошибаетесь, если полагаете, что пал он при этом духом. Нет, жив еще и дышит реб Довид, еще стучит своей палкой, нащупывая дорогу для очередного осторожного шажка — и другого, и третьего… Да-да, по-прежнему ведет он свой нескончаемый диалог с Богом, который есть еще у нас в небесах! А Эсфирь, мастерица лапши? Ей ведь уже девяносто пять! Бывал ли когда-нибудь ты, дорогой мой брат и читатель, в возрасте девяноста пяти лет? Нет? Но все равно ты можешь себе представить, что женщина таких лет не может так вот, запросто, отправиться из своего дома неизвестно куда. Здесь у нее домишко, покосившийся, но свой, и двор, и скамейка во дворе, и дочь Нехама, тоже не первой молодости, и неплохое ремесло. Здесь ее мир, ее скромное царство, и в нем не страшна ей никакая война. Немало войн перевидала эта старуха за долгие годы своей жизни.

Что ж, со стариками все ясно; но почему остается в Гадяче Арон Гинцбург, кладбищенский габай, и его большая семья? Много есть на то причин, но главная — огонек на могиле Старого Ребе. Кто будет следить за светильником, если уедет из Гадяча габай? Много лет тому назад стоял Арик перед святым человеком с густыми бровями и глубоким голосом, проникающим в самое сердце человека. Кем он был тогда, Арик? Не то убийцей, не то сумасшедшим. И вот повелел ему раввин отправиться в Гадяч на могилу адмора, Старого Ребе Шнеура-Залмана. В ту пору еще велика и многочисленна была еврейская община Гадяча. И вот — пошатнулся тот мир, стал исчезать, таять, за годом год, за неделей неделя. А теперь еще и эта война, война Гога и Магога! [35] Война Гога и Магога — война двух могущественных народов, которая, согласно пророку Иезекиилю, потрясет мир перед приходом Машиаха. Кто встанет у руля? Чьи руки исцелят боль души человеческой? Кто, если не он, Старый Ребе? Что, если не дух его вечной святости?

Потому-то и проводит чернявый габай все свои дни в кладбищенском штибле, хранит частицу святого огня. Никто не обязывал его сидеть там, но может ли он уйти? Тем более что и сейчас, в безумные эти дни, приходят к могиле люди — намного больше, чем прежде. Приходят женщины и старики, каждый со своей заботой, болезнью, бедой. И габай Арон пишет для них записки на странной смеси идиша и иврита.

Другая причина — большая семья. Нахмана мобилизовали, и его зарплата, составлявшая основу семейного дохода, больше не поступает в общий котел. Хася окончила сельскохозяйственный техникум и уехала в Полтаву, а оттуда по распределению — в один из колхозов. Деятельная, легкая на подъем девушка, она могла преуспеть в любых, даже самых тяжелых обстоятельствах. Ханка по-прежнему рвалась ехать в Киев, но как тут уедешь, если все вокруг зашаталось? И вот Ханка, Сарка, Лейбл, Шимон, Аба, Мирочка и Ривочка — семеро детей, сыновей и дочек, а вместе с родителями — девять ртов в доме. Ну кто может сорваться в дорогу из гнезда с таким количеством птенцов? Даже тут, в Гадяче, не так-то легко сейчас прокормиться — и это с крышей над головой, с огородом и с пегой коровой! А что будет там, в эвакуации, где нет ничего?

И габай Арон решает препоручить себя и свою семью воле милосердного Господа, да будет благословен. Пусть случится с ними то, что уготовано всему народу Израиля. Ведь в Гадяче осталось еще много евреев. Например, пузатая свойственница Гинцбурга Хая-Сара Берман. После того как началась война и немцы вторглись на Украину, странные вещи слышатся из ее уст. Нет, еще не забыла Хая-Сара свой роскошный магазин в Бобруйске, еще помнит она прежние дни, когда жив был муж Яков Берман, и память о покойном дяде Хаиме Зайделе еще тревожит ее по ночам. Сейчас они ютятся вчетвером в двух комнатушках на улице Вокзальной. Голда, переехав к мужу, спустя несколько месяцев родила прелестную девчушку, которую назвали Ахува. В эти дни она посвящает все свое время ребенку, дому, семье. Уборка, стирка, глажка и главное — полугодовалая Ахува. Но Голда и не думает жаловаться: в конце концов, таков смысл ее жизни — мать, жена, основа семьи.

Да, сильно изменилась жизнь уважаемой свойственницы Хаи-Сары Берман. Честно говоря, не осталось ей из прежних занятий ничего, кроме закупки продуктов на рынке, возни на кухне и болтовни. Что ж, не самый плохой вариант для бывшей племянницы дяди Хаима Зайделя — если не учитывать, что закупки требуют денег, причем куда больших, чем раньше. До женитьбы зарплаты Бермана вполне хватало на двоих, но сейчас положение изменилось. Во-первых, четверо все же не двое. Во-вторых, война. И, в-третьих, невестка, да продлятся дни ее, пришла в дом едва ли не босиком, без нитки приданого. Что ж, такова судьба тех, кто женится на девушках из нищих семей. Хорошенькая жизнь уготована Хае-Саре на старости лет!