Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

— Пока, мамочка! — кричала она Рахили.

Раиса Исааковна плакала, вытирая глаза зажатым в кулачке платочком. Фирочка улыбалась бледной, едва заметной улыбкой. Паровоз загудел и дернулся было с места, но тут же встал, осаженный инертными тормозами. Еще два рассерженных гудка прорезали вечерний сумрак, и состав наконец тронулся; стукнули на стыках колеса, и поезд медленно двинулся вдоль платформы. Провожающие тоже пошли, словно прикованные взглядами к сидящим в вагонах людям.

— Мамочка, пока! Я буду писать!

Скорость увеличилась, люди на платформе стали отставать, в воздухе замелькали машущие вслед поезду платочки. Еще какое-то время виден был красный глаз огонька на последнем вагоне, но вскоре пропал и он. Вениамин и Рахиль вышли на площадь.

Лишь всеведущий Господь знал, отчего таким бледным было лицо Фирочки за вагонным окном. В воскресенье, двадцать второго июня, уже на подъезде к Харькову Фирочка и Тамара услышали о начале войны. Немецкая авиация бомбила Киев, Минск и Смоленск. В Харькове тут же ввели затемнение, тьма опустилась на город. Еще недавно такие радостные лица едущих на отдых людей теперь были омрачены тяжкой заботой. Большинство пассажиров сошло в Харькове, чтобы вернуться домой, в столицу. Фирочка колебалась; она давно уже привыкла принимать самостоятельные решения, но почему-то не знала, как поступить сейчас, в этот важнейший момент выбора между жизнью и смертью.

— Как ты думаешь, Тамара, сойти или ехать дальше? — спросила она свою юную спутницу в надежде хоть немного облегчить тяжесть ответственности.

Но что могла ей ответить девочка-подросток, еще не вполне укоренившаяся в Москве и считавшая Гадяч своим истинным домом?

— Что ты, Фира! — решительно заявила Тамара. — Нам надо ехать домой, в Гадяч!

Они прибыли в Гадяч ранним утром. Стояла чудесная летняя погода. Воздух дрожал и звенел от птичьего щебета. Кроны тополей едва шевелились под легким дыханием ветерка. Их листья, зеленые сверху и серебристые снизу, шуршали и поворачивались то так, то эдак, словно застеснявшиеся дети. Пела свою скромную песенку и большая цветочная клумба на привокзальной площади. Молча поблескивала росой дорожная пыль. Повсюду под голубым и чистым небом царила глубокая утренняя тишина, нарушаемая лишь едва слышными шорохами листвы, птичьим щебетом и редкими криками проспавших рассвет петухов.

Несмотря на заблаговременно посланную телеграмму, никто не встречал их: старики были уверены, что поездку отложили ввиду чрезвычайных обстоятельств. Но никакие обстоятельства не могли помешать бывшему мяснику, а ныне возчику Мордехаю и его глубокомысленному мерину Павлику прибыть, как обычно, к харьковскому поезду. Шел всего-навсего третий день войны, и мир пока еще не обрушился в хаос.

Фирочка и Тамара забрались на шаткую телегу Мордехая и отправились в Садовый переулок. Перед ними лежала Ромнинская, главная улица Гадяча. Солнце уже поднялось достаточно высоко; его лучи играли на безмятежных городских крышах. На углу стоял солдат с противогазной сумкой через плечо. Пыль деликатно вспархивала под копытами лошади, легким облачком вздымалась из-под колес: утренняя влага еще прижимала ее к земле, не позволяя взмыть к небесам.

Обе пассажирки полной грудью вдыхали чистую прохладу воздуха. Фирочка молчала, зато Тамара вела оживленную беседу со старым Мордехаем. Они хорошо знали друг друга; впрочем, возчик был известен своей осведомленностью обо всем на свете. В обычное время конец июня был для Мордехая горячей порой приезда дачников. Каждый день увозил он с вокзальной площади женщин с детьми и вещами — увозил семью за семьей на дачу, к месту отдыха.

Но этот год совсем не похож на предыдущие. Разразилась эта безумная война! Боже милостивый, только ее нам не хватало! От дачников и памяти не осталось! Новые не едут, а те, что уже приехали, собрались и вернулись в свои города. В опасные времена лучше быть поближе к дому, к мужу — мало ли что случится? Так говорят дачницы, и глаза у них при этом испуганные. Телеграммы так и порхают туда-сюда, а возчик Мордехай выше головы занят возвратом только что прибывших семей назад, на станцию.

Все это он выкладывает Тамаре по дороге. Голос его спокоен и ленив. Почему Мордехая должна волновать какая-то война? Даже если все на свете посходили с ума, он в этом не замешан. Кто тронет простого возчика?

Мордехай длинно сплевывает, подбирает вожжи и щелкает кнутом:

— Н-но, Павлик!

Фирочка молчит, сидя на раскачивающейся и скрипящей телеге. Здесь она родилась, здесь прошла золотая пора ее детства. И вот снова лежит перед нею Ромнинская улица, усаженная деревьями с обеих сторон. Молчаливы дома, на стеклах окон играет утреннее солнце. Мордехай замолчал. Выкурил папиросу, несколько раз сплюнул, завернулся в свою серую поношенную накидку и замолчал.

Несмотря на раннее время, Песя уже возится во дворе.

— Вот, гостей тебе привезли! — извещает ее Мордехай от имени Павлика и себя самого.

Павлик приветливо машет хвостом. Тамара соскакивает с телеги и бежит к бабушке. Та всплескивает руками:

— Ой, дети приехали! — она крепко обнимает девочку. — Как ты выросла, коза! Настоящая барышня!

И снова слышен во дворе Тамарочкин смех — смех, не звучавший тут почти целый год. Фирочка спускается с телеги осторожно, как оно и положено беременной. Женщины обмениваются поцелуями. Свекрови нравится невестка, и Фирочка чувствует это. Пока еще напряжена молодая женщина, губы ее сжаты, но уже греет Фирочку материнское тепло бабушки Песи.

Не иначе как сорока разнесла по городу весть о приезде дорогих гостей: во двор вбегает Хаим-Яков:

— Вот радость-то! А мы и не надеялись вас увидеть!

Он обнимает обеих и помогает внести в дом вещи. Через некоторое время Песя уже хозяйничает у плиты, и лицо ее сияет. Гостьи умылись с дороги; запах мыла и духов стоит в комнатах. Фирочка рассказывает о Соломоне, о доме Шотландов. По кухне разносится вкусный запах яичницы, свистит, вскипая, чайник. Даже под пятнами беременности тонки и красивы черты лица молодой женщины. На шестом месяце живот еще не так заметен. Вчетвером сидят они у стола, а чайник на плите поет свою уютную песню.

Песя лучится радостью. Да, началась война. Да, в городе развешен приказ военкома о немедленной мобилизации: забирают и молодых парней, и мужчин зрелого возраста. Но пока что здесь, рядом с ней, сидят ее девочки, так что можно на время забыть про неприятности. Они еще поговорят о будущем, успеется.

В первые дни Тамаре казалось, что за время ее отсутствия в Садовом переулке произошли странные перемены. Все тут как будто усохло, стало меньше ростом — и люди, и дома, и деревья. Гадяч опустел, разъехались веселые бесцеремонные дачники. Тихо в лесу, только сосны шуршат, вознося к небесам свои высокие кроны. Лишь птицы по-прежнему шумят по утрам, щебечут, шныряют в густой листве кустов и деревьев. Тихо прячутся в глубине леса извилистые тропинки, привыкшие таскать на своих плечах добычливых дачниц и их шумных детей. Лишь лесная трава и кусты помнят еще об их существовании.