Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Вот и еще одно прощание под соснами — на этот раз со старым возчиком, имеющим свое твердое представление о путях, по которым движется мир. Жизнь его клонится к закату. Он невысок, не толст, но и не тощ, его борода еще не совсем поседела, а все подмечающий взгляд по-прежнему точен и остер. Мордехай помогает перегрузить вещи в грузовик, поплотнее запахивает свою накидку и поворачивает лошадей в сторону Веприка. Слышен щелчок кнута и окрик:

— Н-но, ребятки!

Начинается дождь. Адамчук ненадолго включает фары: они вырывают из мерцающей темноты небольшой клочок дороги и искрящиеся капли дождя. Старая Песя беззвучно молится. Болтушка Тамара продолжает беседовать с Вениамином в кузове грузовика. Если уж кто любит здесь поболтать, то это именно она. Тамара рассказывает о дяде Бермане и его пузатой мамаше, не забывает поведать и о своей взрослой подруге Рае Розенкранц.

Труднее всех сейчас Адамчуку. Из соображений маскировки он не может все время ехать с включенными фарами, а шоссе петляет, и движение на нем продолжается в обе стороны. Рядом с шофером сидит Соломон, но Соломон сейчас не помощник. Глаза Соломона полны слез и не могут вглядываться в темноту. Слезы объяли весь этот мир. А на фоне слез стоит перед его глазами Фирочка в белом переднике и с веником в руке. Фирочка метет пол и весело напевает:

Холодно. Тамара надевает жакет. Дождь перестал, старики дремлют. Тамара рассказывает Вениамину о Вельбовке, и тот слушает с неослабевающим интересом. Витают над кузовом грузовика тени недавнего прошлого, память о чувствах, влюбленностях, разочарованиях. Забыв подробнее расспросить о Лидии Степановне, Вениамин спрашивает, как там Глаша. Да, Тамара видела ее совсем недавно: Глаша стояла на опушке, босоногая, в белом платочке, и смотрела на дорогу. А больше и сказать-то нечего. Если Вениамин хочет услышать о Сарке Гинцбург или о Киме Вортмане, то пожалуйста. Но Глаша? Босые ноги, белый платок, лесная опушка… — вот и всё.

Грузовик подъезжает к Великопавловке. Там пробка. Соломон вылезает из кабины, чтобы поговорить с людьми, приехавшими со стороны Зенькова. Как всегда, ничего не узнать наверняка. Кто-то говорит, что Ахтырка в руках у немцев; кто-то другой утверждает, что парашютисты уничтожены. А третий вообще заявляет, что не было там в помине никакого десанта. В Зенькове уже нет советской власти, но и немцы еще не пришли. Выясняется, что главный удар врага направлен в сторону Харькова.

Черт знает что происходит на фронте. Да и где он, этот фронт? Все спуталось, и не понять, где наши, где немцы. Хаим-Яков предлагает вернуться в Гадяч. Словно какая-то черная сила поселилась в душе старика и дергает его, беспокоит, тянет к ангелу смерти.

И снова движение во дворе дома Фейгиных в Гадяче. Парни в военной форме выгружают вещи из кузова армейской машины. Раннее утро. Тьма еще хоронится по углам, но уже пробился в мир серый туманный свет. Издали слышны петушиные крики и хлопанье крыльев; утренний ветерок ласково гладит щеки и улицы.

Младенец Айзек спит в колыбельке, и Дарья Петровна, невысокая полная женщина лет тридцати, приветливо встречает хозяев. Ребенок спит, его веки слегка покраснели, словно мальчик уже успел познать горести этого мира, словно понимает он, какая беда надвигается на народ, одним из сынов которого выпало ему родиться. Соломон трепетно, кончиками пальцев, гладит белый платочек, которым обернута головка сына. Все молчат, будто хотят почтить этим молчанием память юной матери, не дожившей до этого дня. Соломон, лейтенант и отец, бормочет несколько невнятных слов:

— Расти и расцветай, Айзекл!

Молодой отец наклоняется и осторожно целует младенческий лобик.

— Мама, — обращается он к хозяйке, — мы должны умыться, поесть и отправляться дальше.

— Возьми меня с собой! — вмешивается Тамара; на глазах у нее слезы. — Я боюсь оставаться здесь!

Песя предостерегающе поднимает палец:

— Тихо, глупышка! Разбудишь ребенка!

Но Тамара продолжает реветь. Она хочет к маме. Пусть ее отвезут в Харьков. Там ей не нужны будут никакие провожатые.

Соломон достает из вещмешка сахар, хлеб и консервы, но Песя отрицательно качает головой. Эта еда понадобится самим солдатам. Соломон, Вениамин и Адамчук пьют вино, которого много еще осталось в подвале. Адамчуку — двойная порция. Этот высокий белобрысый солдат тоже родом из Полтавской области, из колхоза, расположенного в окрестностях Пирятина. Дома он оставил жену и двоих детей.

— Хватит, Коля, — раздраженно говорит Соломон.

Командир взвода, он несет ответственность за каждого солдата. Нельзя было ему уезжать из Ахтырки. Теперь, наверное, разбежались солдаты кто куда. А уж если немцы и в самом деле захватили городок, то и вовсе беда.

Они поспешно едят и принимают решение. Тамару не возьмут: слыхано ли это — вытащить девочку-подростка из семьи и бросить ее на произвол судьбы неизвестно где? К тому же еще неизвестно, смогут ли они пересечь линию фронта. Если нет, то придется возвращаться в Гадяч. В таком случае, взяв с собой Тамару, они подвергнут ее опасности, а сами будут обременены излишней обузой. Если же удастся вернуться в роту, то что будет делать ребенок под обстрелом, на линии фронта?

— Я вам не ребенок! — кричит Тамара со слезами на глазах. — Если вы не возьмете меня, я сама убегу!

Глаза ее совсем потемнели; что-то серьезное, мрачное видно в их глубине, как будто во взгляде девочки отразились все пропасти мира.

— Прекрати эти глупости, Тамара! — обрывает ее Соломон. — Едем! Вениамин, Адамчук, в машину!

Утро наконец прорывается в мир, разом озарив город Гадяч, улицы и лица людей, прорывается и наступает дальше уверенным световым фронтом. Вениамин молча целует старую Песю, комок стоит у него в горле. Затем солдат забирается в кузов и смотрит вокруг. Перед ним лежит Гадяч, полтавский городок в середине сентября. Испуганно смотрят беленые дома по обеим сторонам улицы. Соломон еще в доме; он раздает последние указания матери, отцу, Дарье Петровне.

Что бы ни случилось, главное — сохранить ребенка! В руках русской кормилицы Айзек будет в относительной безопасности. Если возникнет угроза, лучше, чтобы она покинула этот дом и взяла с собой ребенка. Мы еще вернемся — если не через месяц, то через год. Тогда Соломон и заберет мальчика, заберет и заплатит кормилице все, что причитается. Она поняла?

Потом он поворачивается к Песе.

— Мама, не плачь. Все будет в порядке…

Соломон целует морщинистые лица родителей. Голос его дрожит.

— Отец, береги маму. Не позволяй никому ее обидеть. Мы скоро вернемся, вот увидите!