Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

— Вот, хотела посоветоваться с вами, Роман Назарович, — с вымученной улыбкой произносит Лида.

Учитель закуривает трубку и слушает. Улыбка быстро исчезает с лица Лиды; перед Иванчуком — отчаявшаяся, сломленная девушка. Сначала она рассказывает о двух застрявших в Вельбовке смертельно больных стариках. Затем в комнате звучит имя отвратительного насильника Тихона Сидоренко. На щеках ее проступает румянец, черные глаза смотрят на собеседника из-под длинных ресниц. Лида говорит, глотая слова, будто боится потерять их. Тихон Сидоренко, подлец и насильник, угрожает, что убьет и ее, и родителей. Говорит, что они евреи, а евреев вырежут всех до одного.

Иванчук поднимается с места и начинает расхаживать по комнате с трубкой в руке. Затем он останавливается перед окном и смотрит на свой огород.

Старый учитель поворачивается к Лиде. Та сидит, сгорбившись и побледнев; на ее чистом, тщательно отглаженном платье — скверна и поражение. Старик советует ей немедленно переехать в Гадяч вместе с родителями. В городе сейчас много пустующих домов. Один такой есть, например, рядом с ним. Проживавшая там еврейская семья еще в августе уехала на восток, оставив ключи от дома у Романа Назаровича. Теперь он полагает, что семья Эйдельман может вселиться туда.

Они говорят о практической стороне дела. Нужна телега. Больные родители не в состоянии проделать такую дорогу пешком. Кроме того, остались еще кое-какие вещи. Иванчук и тут предлагает подходящее решение.

— Не выходите пока из дома, — говорит он. — Соберите вещи, и никому ни слова. Возможно, так удастся избавиться от Сидоренко. Я найду вам телегу.

Они возвращаются в горницу. Таня по-прежнему вышивает. В углу поблескивает лакированная крышка пианино. Девушки немного болтают о том о сем, и это успокаивает Лиду. Распрощавшись с Иванчуками, она отправляется назад. Серый пасмурный день. Холодный ветер сушит следы дождя. Вот и вельбовский лес.

— Лида!

Сейчас, с возродившейся надеждой на избавление, хриплый голос Сидоренко звучит особенно отвратительно. Насильник выходит из-за сосны на дорогу. Как видно, он ждал там ее возвращения.

— Птичка моя! Откуда ты идешь?

Он приближается к девушке и толкает ее в направлении кустов. Сегодня Сидоренко пьян больше обычного. Мутные глаза, размякшие губы, острый запах перегара. Лиду тошнит от одного его вида. Она отталкивает мерзавца, старается высвободиться, убежать. Напрасные усилия. Сидоренко продолжает толкать ее в кусты, что-то бормоча и брызгая слюной.

Он сбрасывает телогрейку, расстилает ее на земле, садится сам и тянет к себе Лиду. Девушку охватывает безграничное отвращение и ненависть. Собрав все силы, она вонзает ногти в горло Сидоренко.

Но сопротивление заранее обречено на неудачу. Тяжелый мужчина без труда подминает под себя слабую русскую-еврейку. Какое-то время он отдыхает от усилий, дыша Лиде в лицо зловонным перегаром, а затем насилует ее. Кровь сочится из свежих царапин. Дрожа от ненависти, Лида снова вонзает ногти в шею мерзавца. На этот раз она попадает в чувствительное место, и Сидоренко взвивается от боли.

— Морда жидовская! — хрипит он. — Проклятая жидовка!

Глаза его налиты кровью и яростью, грязные руки смыкаются на тонкой Лидиной шее.

Час спустя по дороге из Гадяча проходит Таня Иванчук. Отец послал ее с поручением к своему коллеге Митрофану Петровичу Гавриленко. Роман Назарович просит со всеми предосторожностями и по возможности тайно перевезти в Гадяч семью Эйдельман.

Второй час пополудни. В лесу стынет тишина. Где-то, прижимая руку к сочащимся кровью царапинам, тяжело шагает Тихон Сидоренко. Между кустами распростерто мертвое тело Лиды. Остекленевшие глаза смотрят в небо.

Испуганно кричит осенняя птица, и крик ее — как стон, как жалоба на то, что творится под солнцем.

После того как Хаим-Яков не вернулся домой и все усилия Песи прояснить его судьбу ни к чему не привели, настало время утешений. Говорили разное. Как всегда, наиболее благоприятная версия пришла со стороны Хаи-Сары Берман. Она утверждала, что мужчин распределили по отдаленным деревням в качестве переводчиков с украинского ввиду большой близости между немецким и идишем. А что касается Хаима-Якова, так того и вовсе мобилизовали как винодела: всем ведь известно, что нет в округе лучшего специалиста по плодово-ягодным винам.

Так говорит Хая-Сара. Нельзя сказать, что она очень нравится автору, но и он признает удивительное умение этой пузатой женщины выстраивать воздушные замки и тем самым дарить людям утешение в трудные минуты.

Двенадцать евреев, ушедших на очистку территории паровой мельницы, не вернулись домой. Кто-то сказал, что их расстреляли. Песя волнуется, тревога морщит ее озабоченное лицо. Фрейда Львовна и ее дочь Рая Розенкранц беспокоятся за Нахмана Моисеевича. Не обошла беда и дом бывшего возчика Мордехая. После того как высекли его в кабинете бургомистра Карпенко, утратил Мордехай уверенность в жизни. Ведь что отличало этого еврея от других? Прежде всего — острый, все подмечающий взгляд.

Был он простым человеком, любил пропустить стаканчик, потрепать языком и выкурить трубку, а то и просто махорочную самокрутку. Понимающими глазами взирал он на этот непростой мир. И вот избили старика смертным боем. Много ли надо восьмидесятилетнему еврею? Принято думать, что чем старее еврей, тем ближе он к тому, чтобы стать Мафусаилом [55] Мафусаил (Мафусал) — старейший человек, проживший 969 лет, сын Еноха и дед Ноя (Бытие, 5:21–27). . Но вот приходит в мир болезнь, и выясняется, что первые ее жертвы — как раз те древние старцы, чьи корни, казалось бы, крепче всего держатся за землю.

После того как забрали у Мордехая его друзей-лошадей, его телегу и его заработок, а взамен влепили удары плетью, понял старик, что не стоит жизнь ломаного гроша — по крайней мере, на этой земле. Все свои годы он имел дело с еврейскими домохозяйками, глупыми коровами, чью душу понимал досконально, и умел рассказать о них кучу историй от мясницкого прилавка до кузова телеги. Понимал он и настоящих коров, и лошадей, и других животных. Немало скота было зарезано на его глазах, так что Мордехай хорошо знал, где проходит грань между жизнью и смертью, умел читать в грустных и теплых коровьих глазах, полных смиренного и невыразимого чувства, — ведь с каждым зарезанным животным исчезает часть тайного сокровища жизни. С последним спазмом агонии подходил мясник Мордехай к теплому еще телу и приступал к работе: сдирал кожу, разделывал тушу, развешивал парное мясо на мясницких крюках, продавал хозяйкам. Кончено! Еще вчера ходило животное по земле, а уже сегодня исчезло в желудках мужчин и женщин города Гадяча. Таков заведенный порядок, и не Мордехаю менять его.