Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

Мистрис Дель и Белл перепугались, у обеих побледнели лица, когда они вспомнили рассказы о несчастных девушках, умиравших от несчастий в любви, потухавших, как тухнут небольшие светильники, когда на них довольно сильно пахнёт ветерок. Но надобно сказать, Лили не была таким легким светильником, как не была и деревом, которое должно бы сломиться, потому что не хотело гнуться. Она согнулась, наконец, под напором сильного ветра и оставалась в этом положении в течение недели, потом встала, сохранив свою прямую грациозную форму, блестящий огонек в ее глазах не потух.

После этого она свободнее могла говорить с матерью о своей потере откровеннее и с верной оценкой постигшего ее несчастья, но в то же время с тою верою в свою твердость, которая делала мысль о разбитом сердце смешною.

– Я знаю, что могу перенести это, – говорила Лили, – и могу скоро достигнуть этого. Разумеется, я должна всегда любить его и испытывать то чувство, которое вы сами испытали, лишившись моего отца.

Мистрис Дель ничего не могла сказать в ответ на это. Она не могла высказать своего мнения относительно Кросби и объяснить Лили, что он недостоин ее любви. Любовь не знает оценок и не дарится каким-либо преимуществам, она не охладевает от дурных поступков, удары, как бы они ни были тяжелы, не убивают ее. Лили заявила, что она все еще любит человека, который так низко поступил с ней, и потому мистрис Дель должна была молчать. Та и другая вполне понимали друг друга, но по этому предмету они не могли свободно обмениваться своими мыслями.

– Обещайте мне, мама, что я никогда не наскучу вам, – сказала Лили.

– Мало найдется таких матерей, моя милая, которым бы наскучивали дети, как бы ни были они тяжелы для матерей.

– Этому я не совсем-то верю, особливо когда дети сделаются старыми девами. Я хочу также иметь, мама, свободу, свою собственную волю, если это будет возможно. Замужество Белл я буду считать товариществом и уж больше не буду исполнять того, что мне приказывают.

– Предостережение ведет к вооружению.

– Совершенно так, я не хочу напасть на вас врасплох. Еще год, другой, пока Белл не выйдет замуж, я намерена повиноваться, но согласитесь, что для кого бы то ни было нелепо повиноваться всю жизнь.

Все это мистрис Дель понимала вполне. В этом заключалось заявление со стороны Лили, что она любила однажды и больше уже никогда не в состоянии будет любить, что она сыграла свою игру, надеясь, как надеются и другие девушки выиграть мужа, она его не выиграла, и потому игра не должна повторяться. Лили высказала своей матери эти слова по-своему убеждению, но мистрис Дель ни под каким видом не хотела разделять этого убеждения. Она надеялась, что время залечит рану Лили и что дочь ее, по всей вероятности, будет еще наслаждаться блаженством счастливого брака. В душе своей она никак не хотела согласиться с тем планом, по которому судьба Лили должна считаться решенною. В действительности ей никогда не нравился Кросби в качестве будущего зятя, и она отдавала преимущество Джону Имсу, несмотря на его молодость, на его ребячество и малодушие. Могло еще случиться, что любовь Имса осчастливит Лили.

Между тем Лили, как я уже сказал, становилась более и более твердою в своих преднамерениях и начала новую жизнь без той грустной самоуверенности, что если она сделалась несчастнее других, то может позволить себе оставаться более праздною. Утром и вечером она молилась за него и ежедневно, почти ежечасно уверяла себя, что она все еще обязана, что все еще на ней лежит долг любить его. Но такой долг любви, без всякой возможности выразить свою любовь, долг весьма тяжелый.

– Мама, вы скажите мне, пожалуйста, когда будет день его свадьбы, – сказала Лили однажды утром. – Умоляю вас, не скрывайте от меня.

– День его свадьбы будет в феврале, – сказала мистрис Дель.

– Вы скажите мне именно тот день, когда она будет. Этот день не должен быть для меня днем обыкновенным. Но ради бога, мама, зачем вы принимаете такой печальный вид, поверьте, я не намерена разыгрывать из себя сумасшедшую. Я не убегу от вас и не явлюсь перед брачным алтарем, как привидение.

После этих слов, имевших шуточное значение, Лили заплакала и в ту же минуту спрятала лицо свое на груди матери. Прошла еще минута, и она успокоилась.

– Мама, поверьте мне, что я не несчастлива, – сказала Лили.

По истечении второй недели, мистрис Дель написала Кросби письмо:

«Полагаю (писала она), что долг вежливости требует, чтобы я уведомила вас о получении вашего письма. Не знаю, нужно ли говорить вам еще что-нибудь. Как женщине, мне не следует высказывать своего мнения относительно вашего поступка, но я уверена, что вам выскажет его ваша собственная совесть. Если нет, то надо думать, что в вашей груди, вместо сердца, лежит камень. Я обещала дочери моей написать вам от нее несколько слов. Лили просит передать вам, что она прощает и не презирает вас. Да простит вас Бог, и да возвратите вы себе Его любовь.

Мэри Дель.

Прошу вас не отвечать на это письмо ни мне, ни кому-либо из моих родственников».

Сквайр не писал ответа на полученное письмо и не принимал никаких мер к наказанию Кросби. Он говорил самому себе, что никакие меры к этому случаю неприменимы, и объяснял своему племяннику, что с подобным человеком следует поступить, как поступают с крысами.

– Мне не удастся встретиться с ним, – говорил он неоднократно. – А если встречусь, то нисколько не посовещусь ударить тростью по его голове, – разумеется, я не позволю себе такой глупости, чтобы преследовать его для этой цели.

А между тем старику было страшно досадно, что негодяй, так сильно оскорбивший его самого и его родных, должен остаться ненаказанным. Он не прощал Кросби. Ему не приходила в голову даже самая идея о прощении. Он возненавидел бы самого себя, если бы подумал только, что его можно убедить в необходимости простить подобное оскорбление.

– В этом поступке столько заключается подлости, столько низости, что, право, я не понимаю, – снова и снова повторял он своему племяннику.

Прогуливаясь по террасе, он часто углублялся в самого себя, стараясь угадать примет ли Бернард какие-нибудь меры к отмщению оскорбления его кузины. «Он прав, – говорил сквайр… Бернард совершенно прав. Но в молодости своей я бы этого не вытерпел. В былое время за такой поступок этого негодяя вызвали бы на дуэль. Человек был бы удовлетворен, зная, что он исполнил свой долг. Нет, нет, свет, как я вижу, совсем изменился». Действительно, свет изменился, но сквайр ни под каким видом не хотел сознаться самому себе, что в этой перемене были и некоторые улучшения.

Бернард тоже был сильно встревожен. Он нисколько не был прочь от дуэли, если бы дуэли в настоящее время были возможны. Он считал дуэль делом невозможным, а если и возможным, то не без скандала. А если ему не представлялось возможности подраться на дуэли, то каким же другим путем можно было наказать его? Не очевиден ли был факт, что для подобного преступления свет не постановил никакого наказания? Не во власти ли было человека, подобного Кросби, доставлять себе в течение двух-трех недель удовольствие насчет счастья девушки и потом бросить ее без всяких дурных для себя последствий? «После встречи с Кросби меня выключат из клуба, – говорил Бернард про себя, – а его не выключат». Кроме того, какое-то неопределенное чувство говорило в нем, что поступок этот доставлял Кросби некоторое торжество. Доставив себе удовольствие ухаживанием за такой девушкой, как Лили Дель, без всякой расплаты, обыкновенно сопровождающей подобное удовольствие, он многим будет представляться как человек, заслуживающий особенного внимания. Он провинился против всех Делей, а между тем все скорби, истекающие из его вины, должны упасть исключительно на Делей. Таковы были размышления Бернарда, когда он рассматривал все это дело, – размышления довольно грустные: он хотел отмстить, а между тем не видел к тому никаких способов. С своей стороны, мне кажется, Бернард сильно ошибался относительно точки зрения, с которой, по его мнению, друзья Кросби стали бы рассматривать его поступок. Правда, мужчины всегда будут легко трактовать о подобных предметах, допуская, что в любви, как на войне, все дозволительно, – будут даже с некоторою завистью говорить о счастье какого-нибудь отъявленного обманщика. Но я никогда не встречал человека, который бы думал в этом роде относительно самого себя. Собственные суждения Кросби насчет последствий, ожидавших его за его поступок, были гораздо правильнее составленных Бернардом Делем. Он считал такой поступок позволительным, пока предполагал совершить его, пока еще в его власти было оставить его не совершенным, но с минуты совершения этого поступка он представлялся ему в своем надлежащем свете. Он знал, что поступил как низкий негодяй, и знал, что другие люди будут считать его негодяем. Так считал уже его и друг его Фаулер Прат, который смотрел на женщин как на игрушки. Вместо того чтобы хвалиться своим поступком, он боялся намекнуть на какое-нибудь обстоятельство, имевшее связь с его женитьбой, боялся говорить о браке, как иной боится говорить о вещах, которые им украдены. Он уже замечал, что в клубе на него посматривают очень косо, и хотя его нельзя назвать трусом относительно его кожи и костей, но все же он испытывал неопределенный страх, что ему придется встретиться с Бернардом, нарочно для этой встречи вооруженным палкой. Сквайр и племянник его сильно ошибались, полагая, что Кросби оставался ненаказанным.