Энтони Троллоп - Домик в Оллингтоне

– Я спрошу Лили, – сказала мистрис Дель.

– Спросите, спросите. Поцелуйте ее и скажите ей от меня, что наперекор всему день Рождества Христова должен быть и для нее днем радости. Мы отобедаем в три часа и вечер отдадим прислуге.

– Разумеется, мы пойдем, – сказала Лили. – Почему же не идти? Мы всегда проводили этот день в Большом доме. Как и в прошлом году, мы будем играть в жмурки со всеми Бойсами, если дядя пригласит их.

Но Бойсы при этом случае не были приглашены.

Лили, хотя и принимала веселый вид, в душе должна была страдать, и действительно страдала сильно. Если вам, читатель, случалось в мокрую погоду поскользнуться и попасть в водосточную канаву, то не находили ли вы, что сочувствие прохожих составляет самую худшую часть вашего неприятного положения? Не говорили ли вы в то время себе, что все бы ничего, если бы народ шел своей дорогой и не останавливался посмотреть на вас? А все-таки вы не можете винить тех, которые, останавливаясь, выражали свое сожаление, быть может, помогали вам очистить грязь и подавали запачканную шляпу. Вы сами, увидев падающего человека, не можете пройти мимо, как будто с ним ничего особенного не случилось. Так точно было и с Лили. Жители Оллингтона не могли смотреть на нее равнодушно. Они смотрели на нее с особенной нежностью, принимая ее за раненую лань, и этим только увеличивали боль ее раны. Старая мистрис Харп соболезновала ей, уверяя при этом, что она скоро поправится.

– Мистрис Харп, – говорила Лили. – Предмет этот мне неприятен.

И мистрис Харп не говорила больше об этом, но при каждой встрече показывала вид глубокого сожаления.

– Мисс Лили! – сказал однажды Хопкинс. – Мисс Лили! – И когда взглянул ей в лицо, в его старых глазах навернулись слезы. – Я с первого раза узнал, что это за человек. О, если бы я мог убить его!

– Хопкинс, как вы смеете? – спросила Лили. – Если вы скажете мне еще что-нибудь подобное, я пожалуюсь дяде.

Лили отвернулась от садовника, но потом в ту же минуту подбежала к нему и протянула ему свою ручку.

– Извините меня, Хопкинс, – сказала она, – я знаю, что вы добрый человек, и люблю вас за это.

– Не уйдет еще от меня, я ему сломлю грязную шею, – сказал про себя Хопкинс, уходя в противоположную сторону от Лили.

Перед самым Рождеством Лили вместе с сестрой была приглашена в пасторский дом. Во время визита Белл с одной из дочерей вышла из гостиной. Мистрис Бойс воспользовалась этим случаем, чтобы выразить свое сочувствие.

– Милая Лили, – сказала она, – не сочтите меня холодною, если я не говорю вам ни слова о вашей потере.

– Нет, нет, – сказала Лили довольно резко, как будто она хотела откинуться назад от пальца, который угрожал прикосновением к ее ране, – бывают вещи, о которых никогда не следует говорить.

– Да-да, правда, – сказала мистрис Бойс, но в течение нескольких минут никак не могла перейти на другой предмет и вместо того с грустной нежностью смотрела на Лили.

Не считаю за нужное говорить, каковы были страдания бедной Лили под такими взглядами, но Лили переносила их твердо, вполне сознавая, что мистрис Бойс не виновата в этом. Да и могла ли мистрис Бойс смотреть на нее иначе?

Наконец решено было, что Лили в день Рождества должна обедать в Большом доме и таким образом доказать оллингтонскому свету, что ее нельзя считать за девушку, которая под тяжестью постигшего ее несчастья должна оставаться в четырех стенах своего дома. Что Лили в этом отношении была благоразумна, тут, мне кажется, не может быть ни малейшего сомнения, но, когда после обедни Лили с матерью и сестрой переходила маленький садовый мостик, она отдала бы все на свете за одну возможность воротиться домой и лечь в постель, вместо того чтобы сесть за банкетный стол своего дяди.

Выставка откормленных животных в Лондоне состоялась в этом году двадцатого декабря, и я имею достоверные сведения, что один из быков, выставленных лордом Дегестом, был признан столичными мясниками за образец совершенства во всех отношениях. Нет сомнения, что спустя полстолетия мясники сделаются гораздо взыскательнее, и гествикский бык, если бы его можно было набальзамировать и представить на выставку, послужил бы только поводом к осмеянию агрономического невежества настоящего времени. Как бы то ни было, лорд Дегест принимал похвалы и от восторга находился в седьмом небе. В кругу мясников и людей, занимающихся откармливанием животных, он считал себя счастливейшим человеком, одни только эти люди и умели оценить труды его жизни, они одни считали его образцом нобльмена.

– Посмотрите-ка на этого молодца, – сказал он Имсу, указывая на быка, получившего приз. Имс после должности присоединился на выставке к своему патрону и любовался живым мясом при газовом освещении. – Не правда ли, что он похож на своего господина? Он прозван Ягненком.

– Ягненком, – сказал Джонни, который не успел еще хорошо ознакомиться с произведениями Гествика.

– Да, Ягненком. Это тот самый бык, который наделал нам хлопот. Точь-в-точь, как сам господин, и спереди, и сзади. Неужели вы не видите?

– Кажется, – отвечал Джонни, он хотя и пристально смотрел, но сходства не находил.

– Очень странно, – продолжал граф. – Но бык после того дня сделался такой тихий, такой тихий, что я уж и не знаю, с кем его сравнить. Тогда всему виною был красный носовой платок.

– Очень может быть, – заметил Джонни. – А может быть, и мухи.

– Мухи! – гневно воскликнул граф. – Вы полагаете, что он не привык к мухам? Вздор! Пойдемте домой. Я заказал обед к семи часам, а теперь половина седьмого. Зять мой, полковник Дель, тоже в Лондоне, он будет обедать вместе с нами.

С этими словами лорд Дегест взял Джонни под руку и повел по выставке, обращая его внимание на различных животных, далеко уступавших во всем его собственным.

Миновав Портман-сквэр, Гросвенор-сквэр и пройдя Пикадилли, они очутились в улице Джермэн. Во время этого перехода Джонни Имсу казалось чрезвычайно странным идти под руку с графом. Дома, в столичной жизни, его ежедневными собеседниками были Кредль и Амелия Ропер, мистрис Люпекс и мистрис Ропер. Разница была огромная, а между тем он находил, что ему так же легко беседовать с графом, как и с мистрис Люпекс.

– Вы, вероятно, знаете оллингтонских Делей, – сказал граф.

– Как же, знаю.

– Но, может статься, никогда не встречали полковника?

– Кажется, никогда.

– Большой руки чудак, живет довольно порядочно, а между тем ничего не делает. Он с сестрой моей живет в Торки, и, сколько мне известно, оба они не имеют никакого занятия. Он приехал в Лондон, чтобы встретиться со мной у наших стряпчих для подписания некоторых бумаг. Эта поездка для него наказание. Я старше его годом, а, право, для меня ничего бы не значило ездить сюда из Гествика хоть каждый день.