Ханна Бренчер - Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Я продолжала выдумывать отговорки. У меня нет подходящей почтовой бумаги. Вот если бы она была, тогда я могла бы написать. Это стало главной отговоркой. Мне нужна идеальная бумага. Этот парень слишком идеален, чтобы хоть что-то, предназначенное для него, было неидеальным. Так что я пыталась найти идеальную бумагу. И все же – ничто в этой ситуации не было идеальным. Ни то, как это случилось. Ни сам диагноз. Ни тридцать месяцев боли. Ни моя вера, что он обязан был выздороветь.

– Тебе не следует никуда ходить, пока ты не напишешь, Ханна, – мама проговорила это, глядя, как я собираю дорожную сумку, придя с работы. Я хотела повидаться с друзьями по колледжу. На выходных у нас была назначена встреча однокурсников.

– Я напишу, напишу. Перестань стараться контролировать ситуацию. – Я повернулась к двери, злясь на то, что она снова об этом заговорила.

– Я вовсе не контролирую ситуацию, – возразила она. – Я просто считаю, что ты уже должна была написать это письмо.

Не помню, что я ей сказала. Вероятно, какую-то резкость вроде «мне двадцать три года, я знаю, как мне жить, и это моя жизнь». Оглядываясь назад, я вижу маму, которая помешивает на плите черную фасоль, и думаю, что она, наверное, хочет преподать мне урок совести. Может быть, она пыталась спасти свою дочь от необходимости познать на собственном опыте, что угрызения совести – как пятна на душе. Для того, чтобы они появились, нужно мало, но для того, чтобы от них избавиться, порой требуется целая вечность.

Я до сих пор гадаю, не вспоминала ли она в то время о собственных утратах, не сожалела ли о каких-то своих поступках. Не смотрела ли на свою дочь, с такими же кудрявыми волосами и длинными ногами, как у нее, жалея, что мы давно ушли с тех перекрестков, на которых я хотела взять с собой все ее жизненные уроки до единого.

Бо́льшую часть уик-энда, в который проходила встреча однокурсников, лил дождь. На следующее утро наша компания разлеглась на полу в квартире одной подруги, глядя, как капли лупят в окно, и пытаясь собраться с силами, чтобы выйти из дома и позавтракать.

– Слушай, – сказала мне подруга, выходя из спальни. – У меня есть целая коробка почтовой бумаги. Мне она не нужна. Хочешь взять? – Она поставила передо мной деревянный ящичек.

– Ага, – ответила я, запуская пальцы в волосы, чтобы расплести колтуны после сна. – Давай я посмотрю.

– Бери что хочешь – я серьезно.

Я заправила за ухо прядь волос и начала перебирать тесно сложенные стопки бумаги. С украшающими верх страницы цветочками. Со странными, тисненными золотом фруктовыми корзинками на лицевой стороне. Я уже собиралась отставить ящик в сторону, но наткнулась на фирменный печатный бланк из манильской оберточной бумаги, по которому бежала цитата черными чернилами: «Кто-то сегодня сидит в тени, потому что много лет назад кто-то посадил дерево».

Прочитав эту строчку, я сразу же подумала о Нейте. Та бумага как будто была создана специально для него. Сидя на полу в квартире подруги, роясь в ящике с ненужной почтовой бумагой, когда снаружи бушевал ливень, заливавший тротуары, я поняла, что все встало на свои места.

Больше, чем это, больше, чем это . Я снова вспоминала слова Нейта – как он повторял мне их всякий раз, как я начинала сомневаться.

– Он знал, – прошептала я. Он как будто с самого начала знал, что в какой-то момент мы достигнем этого распутья, вынужденные неловко разбираться со странностями слова «прощай». Он будто ждал этой тяжести – и все равно не позволял себе гневаться на этот мир. Я до сих пор не понимаю, как ему это удавалось. Думаю, легко злиться на мир, который не обещает тебе неуязвимости, но ухитряется разбить тебе сердце, когда у тебя возникает острое чувство собственной бесконечности.

Однако Нейт не злился и не стоял на одном месте. А ведь он мог бы не двигаться вперед, и я не стала бы любить его за это меньше. Но нет! Нейт создавал нечто по-настоящему осязаемое для людей, которых любил. Он отдал этому весь остаток своей жизни. У него не было времени на то, чтобы пугаться, оглядываться назад или решать, что он не может этого сделать. Он просто опустился на землю, зарывшись руками и ногами в почву, и продолжал сажать деревья – создавать то, что переживет его, – ради блага других людей. И все встало на место – этот мир, эта жизнь, никак не связанные со мной.

– Я должна написать письмо, – объявила я всем.

– Для кого?

– Для одного друга, – ответила я. – Для очень хорошего друга.

Я собрала себя с пола, оставила другие пачки бумаги в коробке и села в уголок писать письмо. Слова наконец пришли.

С течением лет я поняла, что писать письма незнакомым людям легко. Может быть, это не самое легкое дело на свете, но со временем преодолеваешь начальные трудности. Перестаешь задаваться вопросом: «Как же мне узнать, что нужно человеку, которого я никогда не встречала?» Это кажется трудным до того дня, когда приходится писать человеку, которого ты действительно знаешь. Ручка горит у тебя в руке, потому что ты сознаешь, что твои слова одновременно значат все и ничего. Письмо к человеку, которого ты любишь так сильно, что помнишь, как его руки взлетают в воздух, когда он увлекается разговором, – вот такое письмо рискует остаться ненаписанным. Труднее найти слова для людей, которых мы любим. Приходится с усилием заставлять эти слова появляться на свет, словно вся твоя маленькая жизнь зависит от того, доберутся ли они до адресата.

Вот что я успела усвоить. Если сядешь за письмо, слова придут. Не всегда сразу. Ты будешь некоторое время сидеть и теребить страницу. Начнешь писать. Тебе не понравится ручка. Ты возьмешь другую. Сделаешь ошибку. Осознаешь, что здесь нет кнопки backspace , и придется брать другой лист бумаги. Поворчишь под нос, какой же у тебя все-таки ужасный почерк. Будешь стонать. Возможно, скулить. Может быть, процесс получится излишне драматичным. Но если ты просидишь над письмом достаточно долго, слова придут. Самое трудное во всем этом процессе – сидеть и прислушиваться к собственному сердцебиению.

Легче дать страху победить. Страх – это то, что оставляет слова неска́занными. Страх заставляет нас стоять на месте. Когда он побеждает, это означает, что мы так и не набрались храбрости сказать то, что нужно было. Но эти слова необходимы. Они не всегда могут что-то исправить, излечить или улучшить. Они никого нам не вернут, не помешают прощанию и не будут совершенными. Но они будут правдивыми. Может быть, это единственное, что нам нужно друг от друга: правдивые слова, написанные с любовью, которая кажется слишком большой, чтобы прикрепить ее к странице ничтожными маленькими буковками.