Сергей Шикера - Выбор натуры

Сараев, клюнув, поднял тяжелые веки – как же утомляли эти бесконечные многослойные саморазоблачения... Всё та же проклятая пестрота. Не надо вообще об этом думать… Надо проще. Например. Вот – пятно. Факт. Он ничего о нем не может сказать. Ни-че-го. Вот оно есть, а вот его нет. И это тоже факт. Таковы обстоятельства. Следует их принять. И не шугаться. Так задумано. Есть – нет, есть – нет. Такой мигающий сигнал. Чтобы привлечь внимание. К чему? Внимание – к чему? К тому, что перед поездкой в Беспечную надо будет с пятном что-то делать. Не оставлять же его здесь. Придется выпиливать. Хотя не лучше ли будет срезать? Надо Резцова попросить, ему это раз плюнуть – возьмет свою фамилию и аккуратненько срежет ею верхний слой пола, делов-то. Или везти прямо с досками? Не очень удобно, правда, доски длинные, станут качаться на плече, но что-то в этом есть и приятное – водить плечом, удерживая равновесие. Главное, так исхитриться, чтобы, не пороняв, войти с ними в вагон, когда руки заняты чемоданами. О, вот уже одна поехала вперед, другая назад, спасибо Наташе, вовремя остановила, поправила, все смеются вокруг, только он один серьезный, невозмутимый, как Бастер Китон. Вот опять качнулись, поползли… Да что ж такое! Наташа, ты где?!.. Сараев открыл глаза. Он сидел, завалившись в угол, провиснув задом между накренившимся табуретом и стеной; шевельнувшись, мягко сполз на пол.

XXXVI

На Слободке

Утром Сараев сел в постели и несколько раз рассеянно тряхнул ладонью: что-то снилось такое…

«Что я делаю! – воскликнул он про себя и поднялся. – Да в том-то и беда, что ничего. Морочу только голову всем вокруг...» Перво-наперво надо было объясниться с семьей Убийволк, рассказать им правду о своих намерениях и возможностях. Некоторое время он колебался между двумя вариантами: пригласить их к себе или же поехать к ним, но решил ограничиться письмом. Начиналось оно так: «Дорогие Павел, Настя и Тамара Матвеевна! На сегодняшний день у меня нет более близких, более сердечно расположенных ко мне людей, чем вы». Далее он признавался, что ему, скорее всего, не удастся выполнить взятых на себя обещаний, но вовсе не потому, что он собирается ими пренебречь, а по совсем другим причинам, о чём он сейчас не может распространяться. Горячие извинения. Закончив с письмом, он отправил сообщение Павлу, в котором попросил их почтовый адрес. Пока ждал ответа, позвонил Резцову.

«Слушай, а где этот твой ведун живёт, или как его называть, волхв, что ли? к которому ты ходил?.. Да нет, просто тут по сценарию похожий персонаж возник, хотелось бы проконсультироваться у специалиста. Записываю. Просто Аркадий, без отчества? И какая у него такса? Ясно. Понял. Спасибо».

Резцов сказал, что позвонит и предупредит Аркадия, поскольку тот в последнее время никого не принимает и даже часто не открывает двери.

Перед выходом Сараев переписал полученный от Павла адрес Убийволков на конверт, перечитал письмо, нашел его слишком, до идиотизма, туманным, и решил не отправлять. С остановки позвонил Вадиму и извинился за вчерашнее, добавив, что насчет Прохора всё остается в силе.

Аркадий, о котором Сараев расспрашивал Резцова, жил на Слободке. Пасмурный день в тех краях оказался еще темнее. Сараев сошел с трамвая на третьей после психиатрической больницы остановке, и в поисках продиктованного Резцовым адреса некоторое время бродил по пустынным улочкам вдоль наглухо запертых ворот. Пока искал, вспомнил, что во сне смачивал языком средний палец и собирал в кулак какие-то крупицы со стола, а когда закончил и раскрыл ладонь, они уже были сложены в некие письмена, которые он не успел прочесть. Или успел?.. Этого он уже не помнил.

Наконец нашел. Открыл сам хозяин, Аркадий, человек лет сорока с небольшим, в вязаной шапке и синем комбинезоне. Придерживая ногой собаку, он впустил Сараева в захламленный двор и попросил подождать, а сам скрылся в двухэтажном доме, отстроенном и отделанном ровно наполовину. Прячась от ветра, Сараев вернулся к воротам. Из дома хозяин вышел в старой лётной куртке. Они прошли мимо вонючих кроличьих клеток и остановились за домом возле покрытой полиэтиленом небольшой кучи желтого песка. Тут же валялась пара лопат и лоток для просеивания. Хозяин предложил Сараеву сесть на распиленный ствол акации под стеной, закурил и спросил:

– Вам на что: на успех? на защиту?

– Мне кажется, у меня это связано…

– Хорошо. Давайте посмотрим, что там у вас.

Хозяин расчистил огрызком веника ближайший к ним загаженный кошками участок песка, разгладил его подошвой, потом подобрал прутик и расчертил расчищенное место на девять клеток.

– Нате, сыграйте, – сказал он, протягивая Сараеву прутик и, увидев растерянный взгляд гостя, пояснил: – Крестики-нолики. Играли в детстве? Сыграйте, я посмотрю.

– Вы что, вот по этому будете определять? – спросил Сараев.

Аркадий пожал плечами.

– Мне вообще-то всё равно по чему. Хоть по изоляторам на фонарных столбах. Я только карты не люблю. Могу по воску или по кофейной гуще. Просто кофе утром закончился…

Под присмотром хозяина Сараев заполнил клетки. Тот покивал и сказал:

– А теперь возьмите веник и заметите. Сотрите всё это.

Сараев исполнил.

– Так… – протянул хозяин, обхватив пальцами подбородок. – Да, ваша правда: связано. Будет защита – будет успех. Есть некоторое серьезное препятствие, даже угроза… Попробуем от нее избавиться. Подождите.

Он ушел, а Сараев опять уселся на ствол. Ну и вот что он здесь делает, под этим огромным плоским небом? Напротив него под напором ветра размеренно качался собранный из металлических щитов забор. Как всё узнаваемо… Борису бы здесь понравилось. Об этом он, кажется, и писал. Место-ноль в чистом виде.

Вернувшись, хозяин взял правую ладонь Сараева, положил в нее какой-то небольшой предмет – что-то холодное, гладкое, знакомое – и закрыл.

– Держите так, пока не выйдете отсюда.

– Я могу идти? – спросил Сараев.

– Да. Всё.

Сараев послушно сделал несколько шагов и вспомнил про деньги. Он вытащил бумажник из внутреннего кармана, но одной рукой орудовать было нелегко, поэтому он опять сел на акацию, развернул об неё бумажник и, прижимая ляжкой его угол, стал вытаскивать из кармашка деньги. Тут одна из купюр, он даже не успел заметить какая, вылетела из-под руки в сторону песочной кучи, и хозяин прихлопнул ее подошвой.

– Достаточно, – сказал он и быстро спрятал купюру в карман.

Шагнув за ворота, Сараев спросил, показывая кулак:

– И когда начнет действовать?

– Уже.

Как только прогремела за спиной стальная калитка, он разжал кулак. На вспотевшей ладони лежал блестящий конский каштан.

Сараев простоял на безлюдной остановке с четверть часа. Вокруг было тихо, только звенели собачьи цепи за воротами, хлопали там и сям отставшие листы жестяных кровель и тревожно шелестели застрявшие в высоких кустах сирени куски полиэтилена. «Что ж оно низкое-то такое? Юг же всё-таки…» – с тоской подумал Сараев, окинув взглядом темное бескрайнее небо, и пошел пешком. Кстати: об узнаваемости. Пора бы перестать прикрываться записками Бориса, из которых он якобы подхватил эту заразу. Все-таки ощущал он нечто другое, и касалось оно не мест, а скорее событий. Что ж, самое время отбросить стыдливость и открыто обратиться к той, проведенной на кухонном полу ночи во время последнего запоя. После балагана, в котором он только что поучаствовал, и с таким сувениром, как волшебный каштан в кармане, это будет даже проще, чем на ровном месте. Не так неловко, что ли. Хоть какая-то польза от этой поездки. Пора бы вспомнить ту удивительную, аж гудящую безумием ночь – всю, без купюр и с той же дотошностью, с какой он привык отчитываться об увиденных снах. Тем более что состояние, в каком он находился, когда, свернувшись калачиком на полу, ловил ладонью теплые толчки пятна, назвать явью язык не повернется. Тем лучше. Помнится, сразу после долгой предварительной исповеди он задал главный вопрос: всё ли он пока правильно делает? Ему ответили утвердительно. Ну а после вопросы из него так и попёрли один за другим. Взахлёб и внахлест. Спрашивал обо всем, что только приходило в голову, что когда-то и где-то мелькало, даже не застревая в сознании; задавал вопросы какие-то уж совсем дикие, из тех областей, в которых ничего не смыслил и чем в обычное время интересовался лишь постольку поскольку (вот они – справочники с энциклопедиями). Ни одного из ответов его память не удержала (тем более что воспоминаний о том лежании на пятне он всячески потом избегал), но запомнилось, что все они до единого вполне его удовлетворили. И это была лишь верхушка. Дело в том, что ему тогда, в какой-то момент открыли вообще всё. Однако и ничего из открытого он опять-таки не запомнил, а потому ничего из того, что потом с ним происходило, не мог рассказать наперед – только узнавал постфактум. Во всяком случае, чем ярче и неожиданней было событие, тем быстрее испарялось ощущение новизны и тем явственней примешивался к нему привкус узнаваемости, доходящей до «дежавю». Да даже одной мысли: «а не было ли это предсказано той ночью, а я просто не помню» оказывалось достаточно. Ну а литературная зарисовка Бориса, на которую он до сих пор сваливал это приобретение, на самом деле всего лишь «обогатила» его только вот этим неприятным оттенком унылой дурноты. Всё остальное пришло именно той ночью.