Сергей Шикера - Выбор натуры

Сараев отошел, натянул пальто на голову и крепко зажал уши. Сквозь мычание, которым он подхватил продолжавшую крутиться Одаркину мелодию, время от времени прорывались далекие отчаянные крики, и Сараев не мог понять: он действительно их слышит или они ему только чудятся. Так он стоял, пока Тимофей не похлопал его по плечу.

– Поехали.

Прохор и Вадим сидели, безжизненно уронив головы на грудь. Тимофей снял с них ошейник и веревки, бросил их в багажник и сел за руль. Сараев, поскользнувшись и едва не уехав под машину, шумно заполз на свое место.

– Эх, еще бы, конечно, пару деньков, на закрепление… – сказал Тимофей. – Чуть-чуть не доработали. – Он вздохнул и повернул ключ зажигания. – Ну, ничего. Думаю, и так будет нормально. Ладно. Всё. Домой.

На выезде из поселка, неподалеку от железнодорожного переезда Тимофей вдруг отрывисто посигналил встречной машине, в которой Сараев узнал «Опель» Павла. Съехав на обочину, «Опель» остановился; Тимофей перешел дорогу, что-то проговорил, наклонившись к приоткрытому стеклу, и вернулся.

За Ярмарочной площадью им навстречу промчались с воем две пожарные машины. Проводив их взглядом Сараев, увидел, что Вадим, опустив голову, плачет. И когда сирены затихли вдали, плач Вадима стал слышнее и перешел в рыдания – открытые и размеренные.

– Хорошо как плачет… – сказал Тимофей.

Пьяный Сараев, возможно, и сам бы не удержался, если б не наплакался вдоволь прошедшей ночью – к этому, кроме заразительных рыданий Вадима, располагали и бьющие в стекла крупные капли дождя, и неприглядные пересыпские виды в потемневшем воздухе, и ровный равнодушный шум машины. Вместе с легким пощипыванием в носу голова Сараева сделалась вдруг невесомой, чувства прочистились, обострились, и всё вокруг сразу приобрело удивительную отчетливость и объемность. Какой-то восторг безысходности накрыл его. Как будто он вынырнул из густой вязкой преющей жижи в ледяную пустоту – хоть и непригодную для жизни, но в самые первые секунды радующую свежестью и возможностью вдохнуть полной грудью.

К тому времени, как они подъехали к дому Вадима, тот успокоился и только время от времени судорожно втягивал воздух. Тимофей, развернувшись, пошлепал его, впрочем довольно сильно, по щеке и велел Сараеву вывести и довести до подъезда.

– Давай, Вадик, иди с Богом. И помни: всё – круги на воде, – сказал Царь.

Вадим улыбнулся и закивал.

Сараев завел его в подъезд и снизу проследил, чтобы он дошел до двери, позвонил и вошел в квартиру.

По пути на Щепкина Тимофей завернул к зоопарку: подошло время делать кое-кому из его питомцев уколы. Когда он вышел, Сараев чуть приспустил стекло и закурил. Прошло минут десять. Прохор, за которым Сараев следил через зеркальце, открыл глаза, дернул ручку и открыл дверь.

– Прохор… – попытался остановить его Сараев.

Прохор выбрался из машины. Сараев вышел за ним, но подошедший Тимофей сказал:

– Дойдет как-нибудь. Садитесь.

Прохор перешел рельсы и поплелся по слякотному Новощепному ряду в сторону вокзала.

Когда они выехали на Старопортофранковскую, Сараев спросил:

– Куда мы?

– Везу вас домой, – ответил Тимофей.

– Я сам.

– Как скажете.

Тимофей остановил машину, и Сараев вышел.

XLVIII

Борис-4

Позже Сараеву стали известны некоторые подробности событий, в которых ему пришлось поучаствовать. Почвой для них послужил конфликт Вячеслава Ивановича с местным участковым Василием Т. Как рассказывала Сараеву еще Тамара Матвеевна, несколько лет назад, когда участковый только заступил на должность, они с Вячеславом Ивановичем задумали разместить в просторном подвале Убийволков швейный цех с вьетнамскими нелегалами, но буквально в первые же дни страшно разругались, слишком, кажется, рано начав делить доходы. С тех пор за участковым навсегда закрепилось данное ему тогда же Вячеславом Ивановичем презрительное прозвище, которое и в усеченном виде, без первого слога – Дуйдальше – могло бы показаться обидным, а уж целиком звучало просто неприлично и оскорбительно. По этой причине участковый старался Вячеславу Ивановичу лишний раз на глаза не попадаться, но в тот злополучный вечер как-то не уберегся, и Вячеслав Иванович поприветствовал его через всю улицу в своей раскованной манере. Оба, надо сказать, были навеселе – Вячеслав Иванович по своему обыкновению, а Вася, условно говоря, Дуйдальше возвращался с поминок. Скорее всего, он, как и прежде, скрипнув зубами, прошел бы мимо, но тут, после того как Вячеслав Иванович пустил слух, что теперь его замещает брат-близнец, генерал из России, старый конфликт заиграл новыми красками. Василий, конечно, понимал, что вряд ли Вячеслав Иванович завещал брату именно так к нему обращаться, а тот этим не преминул воспользоваться – следовательно, никакой это не брат, а сам Вячеслав Иванович, собственной персоной. И все-таки прозвучавшее как бы из уст незнакомца, да еще гражданина другого государства, неприличное прозвище показалось Василию в тот вечер особенно оскорбительным, а охватившее его возмущение странным образом уже само по себе служило подтверждением, что оскорбление могло быть получено от чужака. В этом кругу его и замкнуло. В девять утра он подъехал на патрульной машине со своим кумом лейтенантом к дому Убийволков. Тамара Матвеевна еще в восемь утра ушла на работу, а Настя и того раньше на службу. Когда Вячеслав Иванович выглянул на звонки из своей голубятни, Василий потребовал от него спуститься вниз и предъявить документы. На что Вячеслав Иванович ответил ему его же прозвищем. Тогда участковый прокричал ему, что если он не хочет по-хорошему, то будет по-плохому. Перепалка кончилась тем, что Вячеслав Иванович пальнул пару раз в воздух и объявил, что следующий выстрел будет на поражение. Кум участкового стал вызывать по рации подмогу. Поняв, какую кашу он заварил, Вячеслав Иванович позвонил Тимофею и сказал, чтобы тот забрал на всякий случай Прохора и Вадима. Настроен он при этом был решительно и, переговорив с Тимофеем, спустился вниз баррикадировать дверь. В какой-то момент сел передохнуть и его сморило. Проснулся от криков в мегафон: ему сообщали, что дом окружен и предлагали сдаться. Поднявшись наверх, он увидел несколько машин, в том числе одну из военной комендатуры. В этот момент позвонил вернувшийся из Затоки Павел и уговорил его выйти к нему через подземный ход. В тот же день они уехали из Одессы. Павел позвонил Тамаре Матвеевне только через несколько дней уже из России.

Спустя неделю Сараев сидел поздно вечером в «Виктории». С четверть часа назад во всём околотке выключили свет, и Вика на каждый занятый стол поставила по свече. Всю эту неделю Сараев не выходил дальше магазина. Телефон его молчал. Он несколько раз собирался позвонить Вадиму, но так и не решился. Да и зачем? Понятно было, что их сотрудничество закончено. Впрочем, и обстоятельства поворачивались так, что в Вадиме не было больше необходимости. Как раз в эту неделю Сараев получил от Корягина письмо, в котором тот подтвердил свое намерение приехать, а кроме того, рассказал, что при нынешних технических достижениях он всё сможет снять чуть ли не на фотоаппарат, и качество изображения при этом будет ничуть не хуже, чем на плёнке, и, следовательно, денег понадобится только на проезд и проживание, а уж это его забота. Писал также, что у него есть племянник шести лет и он может, если надо, привезти его с собой. Они еще и созвонились. Корягин был трезв и бодр.