Сергей Шикера - Выбор натуры

XLIX

Перед отъездом

Сараев решил, что с него хватит. Что-то с этой квартирой было явно не то. На следующий день он попросил мастеров снизу поставить ему новый замок, а сам стал собирать вещи, и вечером того же дня перебрался к Мише Сименсу, в переулок за Новым Базаром. Продажей квартиры и поисками новой он думал заняться после возвращения из Беспечной, чтобы не пороть горячку.

Борис с искалеченным лицом надолго лег в больницу. Расходы за лечение взял на себя Прохор. Он же расплатился с Заппахом и Шакалем, которые нашли своего должника в больнице чуть ли не на другой день. Обо всём этом Сараев узнал от Бориса, когда через какое-то время зашел его проведать. С Прохором после роковой встречи на веранде он не встречался. Неприятно было признаваться, а пришлось: Павел-то был прав, когда уверял Сараева, что добром у них с Прохором не кончилось бы. Хотя как знать – не окажись Прохор в убийволковском подвале… Впрочем, ни вспоминать, ни думать об этом Сараеву не хотелось.

Мише Сименсу было за восемьдесят, еще в конце осени он не на шутку расхворался, так что появление Сараева оказалось очень кстати. Он взял на себя все дела по дому: ходил на рынок, по инстанциям, готовил и убирал, оставив Мише его прямое занятие – ремонт и реставрацию приемников. Спал Сараев в пропахшей столярным клеем комнатенке, заставленной «Телефункенами», «Минервами» и «Блаупунктами», в компании приходящих ночевать дворовых котов. На следующий день после переезда он поменял номер телефона и таким образом совершенно исчез для всех, кто его знал.

Отъезд в Беспечную Сараев запланировал на начало-середину весны. После окончания съемок, сроки которых предстояло еще уточнять, он собирался просидеть там до самой осени, а то и дольше. В детстве у него была мечта провести в станице зиму, встретить там Новый год, и почему бы было ее не исполнить? В любом случае, возвращаться раньше сентября не собирался.

В своей квартире Сараев появился только в середине января. В почтовом ящике на стене подворотни он нашел записку Тамары Матвеевны: «Андрей Андреевич, позвоните пожалуйста!» На освещенной солнцем веранде, в сигаретном дыму зять Наташи и какой-то его земляк, не сводя друг с друга глаз, радостно вскрикивали и в четыре руки щелкали пальцами под музыку из приемника на подоконнике. Когда Сараев уходя, запирал дверь, Наташин зять сделал приемник тише и сказал:

– Сосед, знаешь да? – он обвел вокруг головы указательным пальцем, – Наташа сам себе повесил.

– Когда?

– Сразу перед Новый год…

Сараев зашел в «Викторию», и там то же самое ему сообщила хозяйка Вика.

– Бедное дитё, – сказала она. – В последнее время совсем была никакая. Тебя спрашивала…

Он выпил стопку и вышел. В продуваемом ветром переулке не было ни души, и темные окна его квартиры уже смотрели на него как чужие.

В середине марта Сараев встретил на Новом базаре Тамару Матвеевну. Было холодно, промозгло, Сараев то и дело порывался уйти, но она продержала его минут двадцать. От нее он узнал, что Вячеслав Иванович с Павлом в России; Павел в Москве, а Вячеслав Иванович уехал к какому-то своему приятелю в Курган, да так и пропал. И теперь она, Настя и «этот» (так и никак иначе она называла своего зятя, Максима) живут вместе. Отношения с «этим», как и следовало ожидать, у Тамары Матвеевны были хуже некуда. «Разжалобил бедную девочку, отовсюду-то его гонят. А как же тебя было не гнать, такого хорошего? Мало гнали, надо было совсем прогнать. Видеть его не могу. Да и он со мной не церемонится. У Насти с ним тоже не всё гладко. А что? Она же теперь его. Павлуши нет. Чего уж теперь стесняться. Сколько времени-то прошло, а он уже весь как на ладони. Никогда не верила в его любовь. Я ему как-то сказала: ради чего же ты ей, подлец, голову-то морочил? Из одной ревности, что ли? Не знаю, что дальше будет. Настя тоже, кажется, всё поняла, ходит теперь черная. Можно я ей от вас привет передам?» На все её расспросы Сараев отвечал уклончиво и невнятно. Про телефон сказал, что потерял и никак не купит новый. Живет у приятеля, которому нужен уход. Недели через три намерен уехать до осени. Куда? Краснодарский край, станица Беспечная, давно хотел, такие вот дела… Ну, что ж, всего доброго. Будьте здоровы! Спасибо! И вам! Счастливо!..

В те же дни Сараев столкнулся с Паолой возле её дома на Садовой. Она приглашала его к себе, но он отказался. Узнав, что он уезжает, Паола, кажется, решила, что навсегда.

– Тоже спряталась бы в какую-нибудь глушь, ей-Богу! – сказала она. – Да как-то рановато еще на покой. А вот лет так через пятнадцать… хотя…

В день накануне отъезда Сараев гулял по городу. Шла вторая декада апреля, и настоящего тепла еще не было. Он свернул на Пушкинскую. Очертания голых платанов становились с каждым днем всё затейливее от набухающих почек, а черные клены уже отметились нежной желтоватой зеленью. Нестерпимо сверкали на солнце цинковые желоба и коньки крыш. Возле Ильинской церкви его окликнули, и когда он остановился, к нему, широко улыбаясь, подковылял брюнет с подвешенной рукой. Эмиль Бардем. С бородой его трудно было узнать.

– А я за вами иду, думаю: вы – не вы? Как хорошо, что я вас встретил! Я вас не задержу, Андрей Андреевич, одну секунду!..

– Очень рад вас видеть! – с искренней радостью отозвался Сараев.

– И я вас, Андрей Андреевич! Несколько раз хотел зайти к вам, да как-то неудобно… Хотел у вас попросить… А, ладно! – он махнул здоровой рукой. – Я чего за вами гнался. Слышал, вы кино собираетесь снимать, думал, может, меня возьмете? Нищего могу сыграть или, если про войну, раненого, например… Я тут часто возле Ильинской бываю, если что. А если не будет, через ребят можно передать. Скажете, нужен Тюля, Тюлень, они меня так зовут, здесь все меня знают…

– Обязательно, обязательно!.. – отвечал Сараев, плохо понимая смысл просьбы, и, показав на подвешенную руку, осторожно спросил: – Это у вас с тех пор?

– Это?.. Вот это? А-а, нет-нет! Это вот недавно, бежал тут, поскользнулся… Бац! И готово. Ну, извините… я только это хотел сказать…

Сараев пожал его здоровую левую ладонь.

– Спасибо, Андрей Андреевич, спасибо за всё, спасибо… – повторял тот, кланяясь.

Он повернулся и пошел обратно к паперти, и что-то тюленье и вправду было в его походке.

Сараеву так хорошо стало на душе от этой встречи, что он на радостях решил навестить Вадима. Если Прохора он видел как-то издалека на Куликовом поле, то Вадим исчез для него совершенно.

Открыла ему молодая женщина. Кажется, это была жена брата Вадима. Сараев представился.

– Идемте, посмотрим, – предложила она. – Если только он не спит…

В большой комнате с пятиметровым потолком их сонным взглядом встретила пожилая женщина с распущенными волосами; лёжа грудью на столе, она обеими руками прижимала к себе горшок, на котором сидело задумчивое дитя. Сараев с невесткой Вадима остановились перед высокой двустворчатой дверью, невестка постучала и, когда негромкая музыка за дверью стала еще тише, позвала: