Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

Она лукаво улыбнулась и начала свой рассказ:

– Один философ составил весьма толстый том, где описал все проделки нашего пола, и, ради собственной безопасности, никогда с ним не расставался. Однажды, путешествуя по свету, оказался он в местах, где раскинули свой стан арабы. Некая молодая женщина, сидевшая в тени пальмы, поднялась ему навстречу и так учтиво предложила передохнуть в ее шатре, что он не смог отказаться. Муж этой дамы был в ту пору в отъезде. Не успел философ опуститься на мягкий ковер, как прелестная хозяйка поднесла ему свежие финики и алькарасас с молоком [544]; наш герой невольно приметил удивительную красоту рук той, что потчевала его питьем и фруктами. Однако, дабы развеять чары юной арабки, чьего коварства он побаивался, ученый взял свою книгу и углубился в чтение. Пленительная особа, оскорбленная подобным пренебрежением, сказала сладкозвучным голосом: «Должно быть, эта книга очень увлекательна, коль скоро вы только о ней и думаете. Не будет ли нескромно с моей стороны спросить у вас, о какой науке идет там речь?..» Философ отвечал, потупив взор: «Дамам этого не понять!» Отказ лишь сильнее распалил любопытство красавицы. Она выставила вперед ножку – прелестнейшую из всех, какие когда-либо оставляли свой легкий след на зыбучем песке пустыни. Не в силах побороть соблазна, философ отвлекся от книги, и взгляд его не замедлил подняться от ножки, сулившей сладостные удовольствия, к еще более пленительной талии; прошло еще мгновение, и он вперил дышащий восторгом взор в сверкавшие, как уголья, черные глаза юной азиатки. Она еще раз осведомилась, какую книгу читает философ, и так нежно звучал ее голосок, что очарованный мудрец ответил: «Автор этой книги – я сам, но содержание ее придумано не мною; в ней рассказывается обо всех хитростях, изобретенных женщинами». – «Как?! Обо всех без исключения?» – спросила дочь пустыни. «Да, обо всех! Лишь оттого, что я постоянно изучал женщин, я перестал их бояться». – «Ах вот как!..» – произнесла юная арабка, потупив длинные ресницы, а затем внезапно обожгла мнимого мудреца таким взглядом, который тотчас заставил его позабыть и книгу, и описанные в ней хитрости. Миг – и философ превратился во влюбленнейшего из мужчин. Чужестранцу показалось, что в повадке молодой женщины сквозит легкая тень кокетства, и он дерзнул признаться в своих чувствах. Как мог он противиться искушению? Небо сияло голубизной, золотой песок сверкал под лучами солнца, ветер пустыни дышал любовью, а жена араба, казалось, была так же горяча, как окружавшая ее природа: проникновенные глаза ее увлажнились, и кивком головы, от которого, кажется, качнулся жаркий воздух пустыни, она позволила чужестранцу произнести слова любви. Самые лестные надежды уже пьянили мудреца, как вдруг красавица, заслышав вдали громкий топот копыт, воскликнула: «Мы пропали! Это мой муж! Он ревнив, как тигр, и еще более свиреп… Заклинаю вас именем пророка: если вам дорога жизнь, спрячьтесь в этот сундук». Перепуганный сочинитель, не видя никакого другого способа выйти из этого затруднительного положения, влез в сундук, который молодая женщина тотчас заперла на ключ. Выбежав навстречу супругу и осыпав его ласками, которые привели грозного азиата в превосходное расположение духа, она сказала: «Я должна поведать вам удивительную историю». – «Слушаю тебя, моя газель», – отвечал араб, усевшись на ковер и скрестив ноги, как это принято на Востоке. «Нынче сюда явился некто, именующий себя философом! – сказала женщина. – Он утверждал, что собрал в одной книге все проделки, на какие способен наш пол, и вдобавок объяснялся мне в любви». – «В таком случае…» – вскричал араб. – «Я его выслушала!.. – хладнокровно продолжала красавица. – Он молод, настойчив и… вы приехали как раз вовремя и спасли мою пошатнувшуюся добродетель!..» Араб взревел, как лев, и схватился за кинжал. Философ, который, съежившись в сундуке, слышал всю эту беседу от первого до последнего слова, проклинал свою книгу, всех женщин мира и всех мужчин Петрейской Аравии. «Фатме!.. – вскричал муж. – Если жизнь тебе дорога, отвечай!.. Где изменник?..» Испуганная бурей, которую она сама же накликала, Фатме упала к ногам супруга и, трепеща грозной стали его кинжала, бросила робкий и быстрый взгляд в сторону сундука. Объятая стыдом, она поднялась с колен и подала ревнивцу ключ, висевший у нее на поясе, однако в тот миг, когда муж уже повернул ключ в замке, хитрая арабка вдруг расхохоталась. Фарун растерялся и с тревогой взглянул на жену. «Наконец-то я получу золотую цепочку! – воскликнула Фатме и запрыгала от радости. – Вы обязаны мне ее подарить: ведь вы забыли сказать „Диадесте“. В другой раз будете внимательнее». Ошеломленный муж выронил ключ из рук и, преклонив колена, вручил своей дорогой Фатме чудесную золотую цепь; он посулил ей сокровища всех караванов, какие проходят через пустыню, лишь бы она больше никогда не прибегала ради выигрыша к таким жестоким шуткам. Затем, поскольку он был араб и не любил отказываться от золотой цепи даже в пользу собственной жены, Фарун вскочил на коня и вихрем умчался прочь, надеясь отвести душу в пустыне: он слишком любил жену, чтобы показать ей свое огорчение. Фатме же, вызволив полумертвого от страха философа из сундука, важно сказала: «Прошу вас, господин мудрец, не забудьте упомянуть этот случай в вашем сборнике».

– Сударыня, – обратился я к герцогине, – я понимаю, что вы хотели сказать. Если я женюсь, моя жена сыграет со мною шутку доселе небывалую, однако не сомневайтесь: я и в этом случае явлю восхищенным взорам современников образцового супруга [545].

Дабы глубоко вникнуть в смысл этого параграфа, порядочный читатель обязан перечесть его несколько раз, ибо автор вложил в него все свои идеи.

Почти все места книги, кажущиеся серьезными, и все, кажущиеся шутовскими, станут вам понятны, если вы будете играть словами! [547]

Если вы с удвоенным вниманием читали фразы, напечатанные под римскими цифрами в качестве аксиом или афоризмов, вы, должно быть, не раз обвиняли автора в тщеславии, не подозревая, что он крайне далек от мысли, будто эти фразы лучше других. Он оставлял на странице столь широкие пробелы лишь для того, чтобы сообщить книге бóльшую глубину и жизнеспособность; пробелы для книги все равно что сон для человека: они освежают. Вдобавок с их помощью автору куда легче добраться до восхитительных слов: «Конец первого тома».

Принужденный быть сам себе Матанасием [548], автор считает своим долгом заметить всем тем, кто осмелится открыть книгу, им не предназначенную, что, если они в ней ничего не поймут, виноваты будут они сами, а если автор покажется им циником, пусть пеняют на изъяны собственной натуры. За примерами ходить недалеко: вероятно, не один нравственный мужчина и не одна женщина, опекающая холостяка, восстанут против описания Порядочной женщины (см. Размышление II «Брачная статистика»), гласящего: «Несмотря на внешнюю слабость, она на удивление легко сносит иное бремя». Эти слова суть предвестие параграфа о неврозах. Прощай, Жак-Простак, повидал ты на своем веку немало и сыт по горло [549]… Э-хе-хе!