Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

– Но, – возразил я, – любовь дарует свои радости лишь тем, кто смешивает воедино свои мысли, капиталы, чувства, души, жизни…

– Как же, как же! – с насмешкой воскликнул старик. – Попробуйте сыскать в любой нации семерых мужчин, способных пожертвовать ради женщины не жизнью… – ибо это не такая уж большая жертва: при Наполеоне цена человеческой жизни не поднималась выше двадцати тысяч франков [527], а нынче двести пятьдесят тысяч французов готовы сложить голову ради двухдюймовой красной ленточки [528], – нет, попробуйте сыскать семерых мужчин, которые, получив хотя бы на одну ночь в собственное безраздельное владение десять миллионов, принесут их в жертву женщине… [529]Даже Дюбрёй и Пхмейя – пара менее редкая, чем мадемуазель Дюпюи и Болингброк [530]. Их чувства проистекают из источника, нам неизвестного. Но вы ждете от меня рассказа о любви-страсти. Так вот, эта разновидность любви – последняя и презреннейшая из всех. Она много обещает, но ничего не дает. Как и любовь-потребность, она просыпается последней, а угасает первой. Ах! возьмем для сравнения месть, ненависть, скупость, игру, тщеславие, фанатизм!.. Все эти страсти таят в себе нечто мужественное; все эти чувства вечны; ради них всякий день приносятся жертвы, на которые человек влюбленный может решиться только из каприза. А теперь, – продолжал он, – вообразите себе жизнь без любви. Прежде всего, никаких волнений, тревог, хлопот; никаких страстишек, поглощающих такую уйму человеческих сил. Вы живете счастливо и спокойно; ваш вес в обществе безмерно возрастает. Отречение от того, что именуют любовью, – изначальный источник могущества всех людей, повелевающих человеческими толпами, но дело не только в этом. Ах! если бы вы знали, какую волшебную силу, какие сокровища ума, какую долговечность тела обнаруживает в себе человек, когда, отрекшись от бренных страстей, отдает всю свою энергию в услужение душе! Если бы вы могли насладиться хотя бы две минуты богатствами, которыми наделяет Господь тех мудрецов, что видят в любви не более чем мимолетную потребность, которую следует утолять в двадцать лет, потратив на это полгода, не больше; тех мудрецов, что, презирая сытные и тучные нормандские бифштексы, питаются кореньями, которые Всевышний щедрою рукой рассеял по миру, и почивают на сухой листве, подобно фиваидским отшельникам!.. о! в этом случае вы сбросили бы с себя шерсть полутора десятков мериносовых овец, пошедшую на ваши одежды, вы отшвырнули бы вашу тросточку и перенеслись на небеса!.. Там обрели бы вы ту любовь, какую ищете среди земной скверны, там слух ваш услаждали бы концерты куда более мелодичные, чем у господина Россини, голоса куда более чистые, чем у Малибран [531]… Но я слеп и рассказываю обо всем этом с чужого голоса: не побывай я на исходе тысяча семьсот девяносто первого года в Германии [532], я ничего не знал бы обо всем этом… Да, человек создан для бесконечности. В его душе живет инстинкт, влекущий его к Богу. Бог – это все сущее; он дает все, заставляет забывать обо всем; мысли – та нить, посредством которой мы можем сообщаться с Богом…

Внезапно он замолчал и устремил глаза к небу. «Бедняга совсем спятил!» – подумал я.

– Сударь, – сказал я ему, – я принес бы слишком большую жертву эклектической философии, если бы включил ваши идеи в мое сочинение: они не пошли бы ему впрок. Моя книга от первой до последней страницы посвящена любви – любви либо платонической, либо чувственной. Упаси меня Господь завершать ее подобным социальным кощунством! Скорее уж я попытаюсь с помощью каких-нибудь пантагрюэлических ухищрений возвратиться к моему стаду холостяков и порядочных женщин и приискать их страстям и безумствам какое-нибудь разумное общественное употребление. О! если супружеский мир вдохновляет нас на рассуждения столь безрадостные, столь мрачные, многие из знакомых мне мужей, пожалуй, предпочтут войну.

– Ах, юноша, – воскликнул старый маркиз, – я был обязан указать заблудившемуся путнику верную дорогу, и я свое дело сделал.

«Прощай, старая развалина!.. – сказал я мысленно. – Прощай, странствующий брак. Прощай, сгоревший фейерверк, прощай, махина! Хотя я наделил тебя некоторыми чертами людей, милых моему сердцу, теперь, старые семейные портреты, возвращайтесь в лавку торговца картинами, ступайте к госпоже де Т*** и ей подобным; где бы вы ни очутились, пусть даже на вывеске, венчающей вход в кабак, мне до этого дела нет».

Один отшельник, почитавший себя ясновидцем, призвал народ Израиля подняться вместе с ним на гору, дабы услышать там некое откровение, и обнаружил, что за ним следует толпа достаточно многочисленная, чтобы польстить его самолюбию, которого он не был лишен, несмотря на свой пророческий дар.

Но поскольку гора стояла в некотором отдалении, на первом же привале сапожник вспомнил, что должен стачать пару домашних туфель для одного герцога и пэра, мать семейства – что оставила на огне кашу, откупщик – что его ждет выгодная сделка, и все они ушли восвояси.

Чуть позже влюбленная пара презрела обещания пророка и удалилась под сень олив, решив, что любовникам землей обетованной становится любой укромный уголок, а Божьими речами – те слова, какие они говорят друг другу.

Толстяки, напоминавшие сложением Санчо Пансу и уже давно утиравшие пот со лба, захотели пить и задержались подле чистого родника.

Отставные военные сказали, что натерли себе ноги узкими сапогами, и ни с того ни с сего заговорили о новом Аустерлице.

На втором привале светские люди начали перешептываться: «Этот пророк – самый настоящий сумасшедший!..» – «Зачем же вы его послушались?» – «Я? Да я пошел просто из любопытства». – «А я потому, что за ним пошли другие». (Это был человек фешенебельный [533].) – «Он шарлатан».

Пророк продолжал идти вперед. Но когда, поднявшись на плоскогорье, откуда открывался вид на бескрайние окрестные просторы, он обернулся, то обнаружил, что следом за ним идет только один бедный сын Израиля, которому пророк мог сказать то же, что сказал принц де Линь жалкому колченогому барабанщику, которого застал на площади, где ожидал найти целый гарнизон: «Итак, господа, вы, кажется, пребываете в единственном числе?..»

Благочестивый странник, следовавший за мной до сей минуты!.. Смею надеяться, что короткое повторение тебя не испугает, ведь во все время нашего пути я был убежден, что ты, как и я, спрашиваешь себя: «Куда это, черт подери, мы направляемся?..»

Так вот, теперь как раз время узнать у вас, почтеннейший читатель, как вы относитесь к возобновлению монополии на табак и к непомерным налогам на вино, ношение оружия, игру, лотерею, игральные карты, водку, мыло, хлопок, шелк и проч., и проч.