Оноре Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни [сборник]

супружеские измены трети населения Франции пополняют бюджет страны приблизительно тремя миллиардами франков и ускоряют обращение денег, а ведь деньги – это кровь, текущая по венам общества, тогда как бюджет – его сердце;

порядочная женщина дает жизнь не только сынам отечества, но и его капиталам;

наши мануфактуры обязаны своим благоденствием лишь этому систолярному движению;

порядочная женщина – существо, созданное для потребления и бюджетообразования;

малейшее понижение уровня любви в обществе послужило бы причиной бесчисленных несчастий для фискальной системы и для почтенных рантье;

по меньшей мере треть дохода мужа обеспечивается неверностью его жены и проч.

Я знаю наверное, что вы уже открыли рот, чтобы начать толковать мне о нравах, о политике, о добре и зле… но, дражайший клиент Минотавра, разве не правда, что цель, к которой должно стремиться любое общество, – это счастье [538]?.. Разве не из этого бьются бедняги-короли, пекущиеся о подвластных им народах? Так вот, у порядочной женщины, в отличие от королей, нет ни трона, ни жандармов, ни судов, она располагает одной лишь своею постелью, но если с помощью этого хитроумного приспособления наши четыреста тысяч порядочных женщин дарят счастье миллиону холостяков, не говоря уже о четырехстах тысячах мужей, разве не достигают они своим тайным, скромным трудом той же цели, какую преследуют правительства? Иначе говоря, разве не дарят они самое большое счастье самому большому числу подданных родного государства?

– Да, но огорчения, дети, несчастья…

– Ах, позвольте мне напомнить вам утешительные слова, которыми один из остроумнейших наших карикатуристов закончил одну из своих сценок: «Человек несовершенен!» [539]Следственно, учреждения наши станут превосходными при одном-единственном условии: если число их недостатков не будет превышать числа их достоинств, ибо в общественной жизни род человеческий выбирает не между хорошим и плохим, но между плохим и очень плохим. Так вот, поскольку наше сочинение имело целью сделать наши брачные установления менее плохими, разоблачив заблуждения и бессмыслицы, порождаемые нашими нравами и предрассудками, автор его вправе притязать на почетное звание благодетеля рода человеческого . Разве он не старался, вооружив мужей оборонительными средствами, внушить бóльшую сдержанность женам, а значит, дать больше силы страстям, больше доходов государству, больше живости торговле и сельскому хозяйству? Это последнее Размышление позволяет автору льстить себя надеждой, что он свято хранил верность эклектизму, в которой поклялся, берясь за это сочинение, и что, подобно помощнику генерального прокурора, изложил содержание всех приобщенных к делу документов точно и бесстрастно. И впрямь, к чему вам здесь выводы и аксиомы? Вам угодно видеть в моей книге изложение предсмертного мнения Тронше, который на склоне лет уверился, что законодатели изобрели брак не столько ради супругов, сколько ради детей [540]? Ничего не имею против. А может быть, вам больше по нраву считать мою книгу подкреплением слов того капуцина, который, читая проповедь Анне Австрийской и видя, что королева и ее придворные дамы немало разгневаны его более чем убедительными доказательствами их слабости, сказал напоследок, уже сходя с кафедры, откуда возвещал слово истины: «А впрочем, все вы – порядочные женщины, но мы, к несчастью, – сыновья самарянок…» [541]Согласен и на это. Извлекайте из моего сочинения тот вывод, какой вам угодно, ведь предмет мой особого свойства: что о нем ни скажешь, все будет в определенном смысле правдой. Я сочинял свою книгу не в пользу брака и не против него, я всего-навсего хотел как можно более точно его описать. Если, описав устройство машины, автор помог усовершенствовать хоть одну из ее деталей, если, протерев заржавевшее колесико, он заставил механизм двигаться быстрее, выплатите работнику жалованье. Если автор дерзнул высказать истины слишком жестокие, если он слишком охотно обобщал частные случаи, если он чересчур откровенно пренебрегал пошлыми похвалами, которыми сочинители осыпают женщин с незапамятных времен, – распните его! Но не считайте его противником брака как такового: ему не по душе лишь брачующиеся. Он знает, что если брак не уничтожил сам себя, он неколебим, да и вообще, быть может, обилие жалоб на это установление объясняется особенностями мужской памяти: мужчины помнят только плохое и вечно ругают своих жен точно так же, как ругают саму жизнь, а ведь брак – это жизнь в жизни. Тем не менее особы, привыкшие черпать собственные мнения из газет, примутся, должно быть, злословить насчет книги, автор которой зашел слишком далеко в своем увлечении эклектизмом; что ж, раз им непременно нужно что-то вроде морали, нам не составит труда удовлетворить их желание. Коль скоро мы открыли нашу книгу словами Наполеона, отчего не закончить ее тем же, с чего она началась? Так вот, в присутствии всех членов Государственного совета первый консул произнес поразительную фразу, содержащую разом и похвалу браку, и эпиграмму на него, и резюме нашей книги: «Когда бы мужчины не старели, я бы отсоветовал им жениться!» [542]

– Но вы-то женитесь?.. – спросила герцогиня, после того как автор прочел ей свою рукопись.

(Герцогиня была одна из тех двух дам, чьей мудрости автор уже воздал должное во Введении.)

– Разумеется, сударыня, – отвечал я. – Встретить женщину, которой достанет отваги пойти за меня, сделается отныне самой заветной моей мечтой.

– Вы смирились или возгордились?

– Это моя тайна.

– В таком случае, господин доктор брачных наук и художеств, позвольте мне рассказать вам маленький восточный аполог, напечатанный в одном из тех альманахов, какие некогда дарили нам ежегодно [543]. В начале Империи у дам вошла в моду одна игра: она состояла в том, чтобы не принимать от того, с кем играешь, никаких подарков, не произнеся слова «Диадесте». Игра, как вы понимаете, длилась порой неделями, и побеждал тот, кто хитростью заставлял противника принять какую-нибудь безделку, не сказав сакраментального слова.

– А если это был поцелуй?

– О! – засмеялась герцогиня. – Я раз двадцать выиграла «Диадесте» с помощью поцелуя. Я думаю, именно в ту пору и благодаря этой игре, пришедшей к нам от арабов или китайцев, аполог, о котором я говорю, удостоился чести быть напечатанным. Но я расскажу его вам только в том случае, – вдруг воскликнула она, с очаровательным кокетством погрозив мне пальчиком, – если вы пообещаете мне поместить его в конце вашего сочинения…

– Да ведь в этом случае я украшу свою книгу истинным сокровищем, не так ли?.. Я и без того уже столь многим вам обязан, что не знаю, чем отплатить: разумеется, я принимаю ваше условие.