Андрей Пиперов - Целебный яд

— Прощай, Пепе! Счастливого пути! — И перед тем как расстаться с верным индейцем, Мюллер его обнял. На его глазах показались слезы. Опять приходилось оставаться в одиночестве! Сколько времени оно продолжится? Неизвестно.

— Прощай, сеньор! Сеньор, не бойся! Пепе будет в Лиме, верное слово. Пепе хорошо знает Анды! — успокаивал молодой индеец своего господина, в последний раз проверяя навьюченных мулов. Оба животных, нагруженные гробами и пожитками Пепе, смирно стояли на каменистой тропе, лишь изредка постукивая копытами.

Мюллер проводил Пепе до края поляны, на которой стояли хижины индейцев, возделывавших коку. Здесь он нанял кокеро для сопровождения Пепе до Уануко, и они расстались. От Уануко до Лимы Пепе должен был сам позаботиться о переезде.

„Удастся ли Пепе выполнить поручение? Не выдаст ли он себя чем-нибудь в пути и, тем самым, не провалит ли все дело? Сможет ли проявить этот полудикий индеец достаточно сообразительности, энергии и воли?“ — эти сомнения мучили Мюллера. Он гнал их от себя как назойливых мух, но они настойчиво возвращались снова.

Нет, нет! В одном только он не сомневался: в верности и в преданности Пепе. „Человек с таким золотым сердцем, как Пепе, оправдает доверие“, — убеждал себя Мюллер, и это укрепляло его веру в успех дела.

— В добрый час, Пепе! Всего хорошего! Будь осторожен!

Пепе махнул рукой и высоко поднял ружье, которое Мюллер подарил ему на прощанье.

Вскоре он скрылся среди высоких деревьев и густых лиан Ла-Монтаньи.

Возвращение из Ла-Монтаньи. Шкура онца. Мюллер тяжело болен.

Вот уже три месяца, как Мюллер ждал от Вебера известий о приезде Пепе и о получении посланных цинхон. Неизвестность начинала его сильно тревожить. Почему Вебер не пишет? Почему Пепе не дает о себе знать?

Не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья? Что тогда? Неужели все усилия оказались напрасными и надо начинать все сызнова? Но как?

Наступил период дождей. Подошел ноябрь. С неба низвергались потоки воды. Нельзя было выйти наружу. Всюду проникала влага. Все было мокро. Даже горевший огонь не спасал от сырости. Все свои вещи и одежду Мюллер перенес поближе к огню, но они не просыхали. Даже порох, который необходим для жизни в Ла-Монтанье, превратился в черную кашу, и Мюллеру приходилось постоянно его подсушивать. Уже сколько раз его ружье давало осечку!

Оружие ржавело. Труднее всего было прочищать от ржавчины ружейные дула. А без ружья в Ла-Монтанье человека ожидала верная гибель. Эта мысль приводила Мюллера в ужас. Что он станет делать без оружия в диком тропическом лесу?

Хорошо, что по крайней мере у него было много, даже слишком много времени! Целыми днями до поздней ночи Мюллер чистил и протирал оружие и вещи. Отложив в сторону старательно вычищенный нож, он принимался за ружье. Кончал с ружьем и принимался за кухонную посуду. А на другой день и нож, и ружье, и кастрюли снова были покрыты ржавчиной.

И снова надо было их чистить, одно за другим, и так изо дня в день… Борьба с влагой и ржавчиной стала его главным, повседневным занятием.

А одежда и постель? Как мечтал Мюллер о том дне, когда сможет снова надеть на себя сухую одежду и лечь в сухую и чистую постель!

И все же Мюллер ежедневно посвящал несколько часов своим научным занятиям, приводил в порядок и систематизировал свои заметки и материалы, собранные за несколько месяцев его жизни в Ла-Монтанье и за время путешествия по Андам. Само собою разумеется, что больше всего внимания он уделял хинному дереву и климатическим и почвенным условиям в Андах. Наряду с этим его интересовали и другие растения и животные, которых он впервые здесь встретил.

В течение этих трех месяцев его иногда посещал Олаф Гансен.

Он оставался ночевать и спал на кровати Пепе. Эти вечера были для Мюллера праздничными. Они оба сидели на низких деревянных стульчиках у вечно дымящегося очага, курили, приводили в порядок свои вещи, чистили их от ржавчины и мирно беседовали до поздней ночи. Рассказам и воспоминаниям „белого кокеро“ не было конца.

Как был ему благодарен Мюллер за советы, данные во время постройки хижины! Красивая полянка, которую сначала выбрал сам Мюллер, сейчас была покрыта водой. Что бы он сейчас делал в этом болоте, если бы в самом деле построил там свое жилище? Да и мулы были спасены от кровожадных вампиров только благодаря Гансену.

— Если это будет продолжаться, — пошутил однажды вечером Олаф Гансен, — скоро и ты превратишься во второго „белого кокеро“. Как видно, здешняя жизнь тебе пришлась по вкусу, герр Мюллер?

— Нет, сеньор Гансен! Ла-Монтанья мне порядком надоела, но дожди заставляют меня оставаться на месте.

— Это почему же? Ты забываешь, что не повсюду в Неру идут дожди. Это только здесь, в Ла-Монтанье! Ты же был в Уануко и своими глазами видел — там весна… Там, сеньор, вечная весна!

— Ты прав.

— Понятно! Тучи не могут перевалить через восточные Анды, где ветры, дующие с востока, задерживаются и охлаждаются. Поэтому-то здесь и идут дожди: да ты это знаешь не хуже меня.

После этого разговора у Мюллера созрело новое решение. Стоило ли еще дожидаться вестей от Вебера и томиться в неизвестности? Нужно немедленно отправляться в Лиму и самому узнать, что случилось с Пепе.

Но каскарильерос исчезли. Кто знает, где они укрылись от дождей. Как раздобыть новые семена и побеги? Конечно, семян во время дождей не добудешь, но хотя бы получить побеги. Один он ничего сделать не сможет. Он незнаком с местностью и плохо ориентируется в Ла-Монтанье. А Ла-Монтанья сейчас далеко не гостеприимна — она вся потонула в воде и тине. Что же делать?

Оставаться на том же месте ему казалось бесполезным. Довериться Гансену и открыть ему свою тайну… было рискованно…

Мюллер решил вернуться в Лиму. Если будет необходимо, он еще раз приедет в Анды за новой партией семян и деревьев.

— Через несколько дней я еду в Уануко. Я здесь больше оставаться не могу. Едем вместе. Вернемся в цивилизованный мир, сеньор Гансен, а если захотите, могу вас отвезти в Европу, на вашу родину!

— Благодарю вас, герр Мюллер, — ответил швед, — мне уже поздно возвращаться к культурной жизни европейца. „Белый кокеро“ целиком принадлежит Ла-Монтанье. В Европе обо мне уже забыли. Никто не знает, что я еще жив. Зачем бередить старые раны? — Олаф Гансен, видимо, растроганный, взглянул на своего собеседника и с ожесточением стал тереть масляной тряпкой ствол своего ружья, которое, и без того уже было начищено до блеска…

Мюллер понял, что какая-то большая драма привела этого культурного человека к дикой жизни в Ла-Монтанье. Его переживания были настолько тяжелы, что он ни с кем не хотел ими делиться.