Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Раз, когда она сидела одна, учительница подошла к ней и прикоснувшись пальцами к ее щеке, спросила с некоторым усилием:

— Не хотите ли прийти ко мне в субботу на чашку чая, Урсула?

Девушка радостно вспыхнула в ответ.

— Мы поедем в маленький славный шалаш на Соаре? Хорошо? Иногда я провожу там праздники.

Урсула была вне себя от радости. Она никак не могла дождаться наступления субботы, в ней все горело огнем. Только бы скорее суббота!

Наступила суббота, и она отправилась. Мисс Ингер встретилась с нею в условленном месте, и они пошли рядом. Был душный, облачный день. В воздухе парило. До шалаша было три мили. Это была маленькая лачужка на крутом берегу, разделенная пополам. Внутреннее убранство ее отличалось большим изяществом. Радуясь своему уединению, девушки быстро приготовили чай и начали болтать. Урсула должна была вернуться домой только к десяти вечера.

Разговор перешел на любовь. Мисс Ингер рассказала Урсуле о своей подруге, умершей при родах, о своей тоске по ней; потом она заговорила о проститутках и о некоторых своих встречах с мужчинами.

Обе женщины очень сошлись. Их жизни внезапно слились и растворились одна в другой, стали нераздельными. Урсула часто бывала в доме Винифред, где она жила полной жизнью. Винифред любила воду, увлекалась плаванием и греблей и была членом нескольких спортивных клубов. Девушки провели много прекрасных вечеров в легкой лодке на реке, причем гребла всегда Винифред. Ей вообще доставляло большое наслаждение заботиться об Урсуле, обогащая ее жизнь и расширяя ее кругозор.

Благодаря этому, Урсула очень развилась в течение нескольких месяцев своей дружбы с учительницей. Винифред была очень образованным человеком и имела интересные знакомства. Ей хотелось довести Урсулу до своего уровня восприятия.

Они занялись вопросами религии и усиленно знакомились с различными вероисповеданиями и ложью, лежавшей в их основе. Винифред связывала историю религии с историей цивилизации. Постепенно перед Урсулой развертывалась картина, в которой религия представлялась одной из многочисленных одежд, в которые облекались человеческие стремления. Действительным остается только стремление человека к чему-то высшему, это ядро, облачавшееся в то или иное одеяние в зависимости от национального вкуса и жизненной необходимости. Греки почитали нагого Аполлона, христиане — Христа в белых одеждах, буддисты — царственного своего принца Будду, египтяне — Осириса. Религия имела местный характер, вера — мировой.

Страх и любовь были основными мотивами всех религий. Страх преобладал. Христианство приняло распятие на кресте во избежание вечного страха: «Сотворите со мной самое плохое, чтобы я уже не мог бояться худшего». Но не все внушавшее страх было дурно, и не все вызывающее любовь было обязательно хорошо. Страх переходил в благоговение, а благоговение — в подчинение; любовь обращается в радость, а радость есть восторг.

В философии Винифред держалась той точки зрения, что критерием добра и истины являются стремления и желания человека. Нет истины вне человека, она есть продукт человеческого разума и чувств. В мире нет ничего страшного. Страх был нам оставлен поклонниками мощной власти, почитателями Молоха. Просвещенный разум нашего времени не должен поклоняться силе. Современная сила выродилась в капитал и наполеоновскую глупость. Урсула не была склонна отбросить Молоха. Ее бог не обладал ни кротостью, ни нежностью. Он не был ни ягненком, ни горлицей, он был львом и орлом. В них ее привлекала не мощь, но гордость и непоколебимость. Они всегда оставались сами собой, они не могли равнодушно пастись в стаде, спокойно подчиняться заботам лелеющей их женщины, или смиренно идти на заклание. Урсуле смертельно надоели кроткие, терпеливые ягнята и бесконечно однообразные горлинки. Ее влекло к себе достоинство и самообладание льва.

Она не понимала, как ягнята могут любить сами; они могут быть только любимыми. Их участь — трепетать от страха и служить жертвой, или же покориться любви и стать возлюбленными. В том и другом положении они пассивны. Неистовые любовники, стремящиеся к разрушению, ищущие момента, связанного с наибольшей опасностью и наивысшим торжеством, чтобы испытать грозный страх и высший восторг, не могут быть агнцами и горлинками. И она сама вытягивалась, как могучий лев или дикая лошадь, чувствуя, что сердце ее неутомимо в своих желаниях. Тысячу раз может она подвергнуться смертельной опасности, но никогда не утратит неиссякающей в ней львиной гордости и силы, и восставая от смерти, всякий раз она будет чувствовать себя еще неукротимее, еще увереннее в своих силах: обособленной и не сливающейся в одно с вечно враждующей необъятной вселенной.

Винифред Ингер интересовалась и женским движением. Через свою подругу Урсула познакомилась с различными мужчинами и женщинами, образованными, вечно неудовлетворенными людьми, вращавшимися среди принаряженного провинциального общества. Они были совсем ручные, смирные существа, но внутренне раздираемые безумным бешенством.

Странным, чуждым миром казались они девушке, хаос чудился ей в них — конец света. Слишком молода была она, чтобы проникнуть в их сущность и понять. Но, благодаря любви к своей учительнице, она пыталась найти с ними общий язык хоть в чем-то.

Прошли экзамены, занятия в школе были окончены. Наступил длительный перерыв. Винифред Ингер уезжала в Лондон, Урсула оставалась одна в Кёссей. Безграничное, губительное отчаяние овладело ею. Ей казалось, что она отброшена, что она никуда не годилась. К чему стараться быть кем-нибудь, заниматься чем бы то ни было? У нее не было чувства связи со всеми остальными, она была одинока и обречена на гибель. Ей грозило разрушение, внутреннее разложение. И все-таки в этой смертельной борьбе она оставалась сама собою. Для нее мучительнее всего было то, что она при всех обстоятельствах сохраняла свою сущность. Она не могла уйти от себя.

Винифред любила Урсулу по-прежнему. Ее тянула к себе живая, горячая душа девушки и она неутомимо заботилась о ней, готовая сделать для нее все возможное.

— Поедемте со мной в Лондон, — предлагала она. — Вам там будет хорошо, вы узнаете массу вещей, которые вам доставят удовольствие.

— Нет, — упорно, с угрюмым видом отказывалась Урсула. — Мне незачем ехать в Лондон, я хочу остаться здесь, у себя.

Винифред понимала, что это значило. Она знала, что Урсула начинает отталкивать ее. Тонкое, нераздельное внутреннее пламя души девушки не хотело смешиваться с другой жизнью более взрослого женского существа. Винифред это предчувствовала, но она слишком верила в свои силы. В глубине души она испытывала безграничное отчаяние, зная очень хорошо, что Урсула скоро изгонит ее из своей жизни совсем.