Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

— Что мы делаем в пятницу? — спросила она Люсиль. На что Люсиль ответила, что они не делают ничего. И Иветт была раздосадована.

Пятница наступила… И помимо своей воли она весь день думала о карьере по дороге в Бонсэл Хэд. Она хотела там быть. И это было все, что она осознавала. Она хотела быть там. Хотя у нее ни на минуту не возникало всерьез намерения пойти туда. Кроме того, снова шел дождь. Но все время, пока она шила свое платье, спеша закончить его к завтрашней вечеринке у Лэмбли Клоуз, она чувствовала, что вся ее душа была там, в карьере с цыганами среди фургонов. Ее душа, не то утерянная, не то украденная, в своей оболочке отсутствовала. Она была там, в карьере, в таборе, с ним.

На следующий день до самой вечеринки она не имела понятия о том, что будет необыкновенно мила с Лео. Не думала, что уведет его от страдающей Эллы Фрэмлей. Что в тот момент, когда она будет есть фисташковое мороженое, он вдруг скажет ей:

— Почему бы нам не обручиться, Иветт? Я абсолютно уверен, что это было бы правильным решением для нас обоих.

Лео был немного слишком заурядным, но добрым и очень состоятельным. Он нравился Иветт… Но обручиться с ним… Какая ужасная глупость! Она почувствовала всю абсурдность этого предложения.

— Но я думала, что Элла Фрэмлей станет твоей избранницей, — сказала она.

— Да, это могло бы быть так. Если бы не ты. Знаешь, это все твои проделки. Потому что с того дня, как цыганка предсказывала твою судьбу, я почувствовал, что тебе нужен только я и никто другой, а мне — только ты.

— Действительно? — спросила Иветт, совершенно теряясь от удивления. — Ты уверен?

— А ты, разве ты не чувствуешь то же самое?

— Действительно? — Иветт с трудом перевела дыхание.

— Ты чувствуешь то же самое, что и я, не так ли?

— О чем ты? Что ты имеешь в виду? — спросила она, приходя в себя.

— Обо мне. О моих чувствах к тебе.

— Почему? Как? Ты предлагаешь обручиться? Мне? Нет. Как это возможно? Мне никогда в голову не приходило такое.

Она говорила со своей обычной убийственной откровенностью, совершенно не считаясь с его чувствами.

— Что останавливает тебя? — несколько озадаченно спросил он. — Я думал, ты согласишься.

— Ты и сейчас так думаешь? — поинтересовалась она с той жестокой прямотой, которая отпугивала ее друзей и врагов.

Она выглядела такой удивленной и растерянной, что ему ничего не оставалось, как только раздраженно теребить край салфетки.

Заиграла музыка. Лео вопросительно взглянул на нее.

— Нет, я не буду больше танцевать, — сказала Иветт, резко отстраняясь и устремляя взгляд вдаль, словно его вообще не существовало. Выражение неподдельного смущения на ее чистом светлом девичьем лице и в самом деле наводило на мысль о трогательном белом подснежнике, некогда существовавшем в романтическом воображении ее отца.

— Ну, конечно, почему бы тебе не потанцевать, — промолвила Иветт снисходительно, — обязательно пригласи кого-нибудь, ну же, ступай! — продолжала она вызывающе, со свойственным юности беспощадным равнодушием. Он, вспыхнув, поднялся и рассерженно прошел вглубь комнаты.

Иветт осталась сидеть в недоумении, размышляя о поведении Лео.

Могла ли она предположить, что Лео вдруг сделает ей предложение? Это было так же удивительно, как если бы ей сделал предложение старый черный ньюфаундленд Ровер. Обручиться с кем бы то ни было! Нет уж, господи милостивый, нельзя вообразить даже ничего более смешного. Затем в подсознании отчетливо всплыла мысль, что цыган все-таки существует. И мгновенно она вознегодовала. Он? Из всех окружающих? Он? Никогда!

«Но почему? — спрашивала она себя, когда изумление утихло. — Почему? Ведь это абсолютно немыслимо, абсолютно невозможно, абсолютно. Так зачем же?» Это была загадка не из простых. И Иветт, по-видимому, предстояло ее разгадать. Задумчиво смотрела она на танцующих молодых людей с неуклюже расставленными локтями, изящно затянутыми осиными талиями и забавно отставленными назад задами. Друзья не могли дать ей ключ к разгадке. Но все-таки. Ей определенно претила показная элегантность неестественно тонких талий. Слишком много жеманной напыщенности в облике, излишне женственны они в своих идеально сшитых костюмах.

«Есть во мне нечто такое, чего они не видят и никогда не увидят», — зло сказала она про себя. И тут же почувствовала облегчение, что они не видели и не смогут увидеть. Это намного упрощало жизнь.

И снова, ибо она относилась к разряду людей мыслящих зрительными образами, Иветт ясно представила темно-зеленый свитер, черные брюки, облегающие мускулистые стройные бедра цыгана, будоражащий душу взгляд.

Ничего не скажешь, танцоры были элегантны. Но их элегантность казалась какой-то уж слишком плоской. Мясистые бедра были просто набиты плотью. И Лео точно такой же как они, а воображает себя прекрасным танцором и классным парнем, замечательным образцом друга!

Затем она представила лицо цыгана, прямой нос, прекрасные тонкие губы: уверенный завораживающий взгляд черных глаз, которые, казалось, безошибочно поражали ее прямо в сердце, волновали и будили неведомые до сих пор ощущения и желания.

Она сердито одернула себя. Как смел он смотреть на нее так? Зло сверкая глазами, она пристально всматривалась в скучную однообразную красоту танцующего зала. Она презирала их. Так же как бездомные цыганки презирают мужчин не цыганского племени, презирают за их образ жизни на манер одомашненных собачек, так Иветт презирала толпу. Как расслышать в ней тот тихий, одинокий, тайный призыв, предназначенный только ей одной?

Ей совсем не хотелось спариваться с домашней собачкой.

Так сидела она, размышляя. Хорошенький носик поднят вверх, мягкие каштановые волосы живописно рассыпаясь по плечам, обрамляли нежное, как цветок, лицо. Она казалась такой невинной. А в то же время было в ней что-то от стройной молодой девственно-чистой ведьмы, что заставляло мужчин из породы домашних животных смущаться.

Ведь прежде чем вы успеете разобраться, что к чему, она могла обратиться в нечто опасное и непредсказуемое. Это делало ее одинокой, вопреки всем ухаживаниям. Возможно, ухаживания только делали ее еще более одинокой.

Лео, который был похож больше всего на мастифа, если рассматривать его относительно породы домашних собак, вернулся после танца со свежим приливом — о радость! — храбрости.

— У тебя было время подумать, не так ли? — промолвил он важно, усаживаясь чуть позади нее, ухоженный, упитанный, бесконечно довольный собой и жизнью молодой человек.

Она не понимала, почему, казалось бы без всякой причины, так раздражает его манера перед тем, как опуститься в кресло, подтягивать брюки на коленях, широко расставляя ноги далеко не идеальной формы.