Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

— Подумать? — спросила она тихо. — О чем?

— Ты знаешь, о чем, — сказал он. — Ты решила?

— Что я решила? — спросила Иветт невинным голоском.

Подсознательно она и впрямь забыла, о чем речь.

— О, — сказал Лео, снова поправляя брюки. — О нашей помолвке, конечно, ты же знаешь. — Он был почти так же бесцеремонен, как и она.

— О, это абсолютно невозможно! — ответила Иветт с любезным равнодушием, как будто этот вопрос был обычным среди многих прочих.

«Почему я даже не думала об этом? Да ведь это же вздор. Это абсолютно невозможно!» — повторяла она про себя, как упрямый ребенок.

— Это, по-твоему, невозможно? — сказал он, странно улыбаясь на ее спокойное сдержанное заявление. — Хорошо! А что же тогда возможно? Ты же не собираешься умереть старой девой, не так ли?

— Я не против, — проговорила Иветт рассеянно.

— Но зато я против, — сказал Лео.

Иветт обернулась и посмотрела на него удивленно.

— А почему? — спросила она. — Почему ты возражаешь, чтобы я осталась старой девой?

— Включая все доводы в мире, — ответил он, самоуверенно глядя на нее и многозначительно улыбаясь, желая придать своим словам если не особую выразительность, то оригинальность.

Но вместо того, чтобы проникнуть вглубь и поразить ее в самое сердце, его неотразимая улыбка, словно теннисный мячик, натолкнулась лишь на телесную оболочку Иветт и, отскочив, вызвала все ту же, только еще более сильную реакцию раздражения.

— Я думаю, что все эти разговоры просто глупы, — продолжала она с яростью дикой кошки. — Ведь ты, наверное, уже обручен с… с… с, — она вовремя взяла себя в руки, — с полудюжиной здешних девушек. Я отнюдь не польщена твоим предложением. И мне было бы очень неприятно, если бы оно стало известно кому бы то ни было. Неприятно, понимаешь, и давай прекратим этот разговор. Ни слова больше. Надеюсь, у тебя достаточно здравого смысла хотя бы на это. К тому же у тебя есть Элла.

И по-прежнему избегая смотреть ему прямо в глаза, она, вновь обретая безмятежный вид прекрасного, нежного цветка, невозмутимо отошла в сторону, чтобы утешить бедную Эллу Фрэмлей.

«Злобная маленькая дрянь!» — с досадой подумал Лео, нервно сдергивая с руки белую перчатку. Но так как он был из породы мастифов, ему нравились игривые кошечки, даже если они начинали слегка царапаться. Теперь он уже определенно предпочел бы ее всем остальным.

На следующей неделе опять шел дождь. И это вызывало у Иветт непонятную злость. Ей хотелось, чтобы погода была хорошая. Особенно она хотела, чтобы погода улучшилась к выходным. Почему, — она себя не спрашивала.

Четверг выдался очень морозным и солнечным. Заняться было особенно нечем. Приехал Лео на автомобиле с обычной компанией. Иветт резко, без видимой причины, поехать с ними отказалась.

— Нет, спасибо, мне что-то не хочется, — сказала она со злорадством, подобно девочке Мэри из английской шутливой песенки, которая всегда перечила всем и во всем.

Потом она пошла гулять одна, вверх по морозным холмам к Черным скалам.

Следующий день тоже был солнечный и морозный. Был февраль, но в северной части страны земля еще не оттаяла на солнце. Иветт заявила, что она собирается покататься на велосипеде и берет с собой еду, так как может не вернуться до полудня.

Она выехала, не спеша. Несмотря на мороз, в воздухе уже веяло весной, греясь на солнышке, в парке, в отдалении стояли пятнистые олени.

Лишь медленные, как во сне, движения одного из них, словно плывущего вдоль аллеи с гордо откинутой назад головой, нарушали неподвижность пейзажа.

От быстрой езды Иветт стало жарко, но очень замерзли руки, их удалось отогреть только когда с подветренной стороны она стала подниматься по длинному холму на вершину.

Нагорье было совершенно обнаженное и пустое, как иной мир.

Поднявшись на вершину холма, она теперь ехала медленно, боясь свернуть не в тот переулок в запутанном лабиринте каменных заборов. Свернув в переулок, который, по ее мнению, мог бы привести ее в табор, она услышала слабые постукивания с легким металлическим резонансом.

Цыган сидел на земле спиной к повозке, выстукивая молоточком медную чашу. Простоволосый, все в том же зеленом свитере, он весь был освещен солнцем. Трое маленьких детей бегали по кругу, играя в лошадки. Старуха с цветастым платком на голове, склонясь, готовила что-то на костре. Безмолвие нарушалось единственным звуком, частым звенящим тук-тук-тук маленького молоточка по тусклой меди.

Цыган поднял глаза в тот момент, когда Иветт сошла с велосипеда, но продолжал сидеть, хотя стучать перестал. Легкая, едва заметная торжествующая улыбка была на его лице. Старуха оглянулась и пристально посмотрела на Иветт из-под грязных косматых седых волос. Цыган невнятно сказал ей что-то и она снова отвернулась к огню. Он обратил свой взгляд на Иветт.

— Как поживаете? — спросила она вежливым голосом.

— О, очень хорошо! Присядете на минутку? — Он сидя повернулся и вытащил из-под повозки табуретку для Иветт. Затем, пока она ставила велосипед, взял молоточек и вновь послышались быстрые, как у дятла, постукивания.

Иветт подошла к огню погреть руки.

— Это обед готовится? — по-детски непосредственно спросила она у старой цыганки, вытянув свои длинные нежные, местами покрасневшие от холода, руки над тлеющими углями.

— Да, обед, — проворчала старуха. — Для него! И для детей.

Она ткнула кочергой в сторону трех черноглазых, темноволосых детей, которые перестали играть и сейчас изумленно разглядывали Иветт. Они были очень чистенькие, неопрятной выглядела только старуха. Во всем же карьере они поддерживали идеальный порядок.

Иветт, нагнувшись, молча грела руки. Цыган периодически продолжал постукивать молоточком. Старая ведьма медленно взбиралась по ступенькам в третий, самый старый фургон. Дети продолжали игру, как маленькие дикие животные, тихо и деловито.

— Это твои дети? — спросила Иветт, отходя от огня и направляясь к цыгану.

Он взглянул ей прямо в глаза и кивнул.

— А где твоя жена?

— Она уехала с коробом. Все уехали на повозке продавать вещи. Я не продаю вещи. Я их делаю, но не хожу продавать их. Вернее… не часто, только иногда.

— Ты сам делаешь все эти вещи из меди и латуни? — спросила Иветт.

Он кивнул и снова предложил ей стул. Она села.

— Ты сказал, что будешь здесь в пятницу, — сказала она. — Вот я и пришла, пока погода хорошая.

— Погода очень хорошая! — сказал цыган, глядя на ее щеки, бледные от холода, мягкие пышные волосы, маленькие ушки и покрасневшие от холода руки, сложенные на коленях. — Замерзла, пока ехала? — спросил он.

— В основном руки! — ответила она, сжимая и разжимая застывшие пальцы.