Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

— Ты возвращаешься на автомобиле? — спросил он, быстро взглянув на Иветт.

— Да, — ответила она, с довольно заметным кокетством, многозначительно. — Погода так изменчива…

— Погода изменчива… — повторил он, глядя на небо.

Сейчас она ничего не могла сказать о его чувствах. Да по правде говоря они не очень-то ее интересовали. Она была так увлечена историей маленькой еврейки, матери двоих детей, которая горела желанием отобрать свое состояние у известного инженера, своего мужа, и отдать его нищему, лет на пять-шесть моложе ее, белокурому красавцу-майору Иствуду. Как интригующе, как смело, какая самоотверженность!

Белокурый атлет вернулся.

— Дай мне сигаретку, Карл! — сказала маленькая еврейка протяжным глухим голосом. Медленным, точно рассчитанным движением тренированного спортсмена он достал портсигар. Была в нем какая-то особая чувствительность, заставлявшая его двигаться медленно, осмотрительно, очень осторожно, точно боясь пораниться от соприкосновения с людьми. Он предложил сигарету жене, потом Иветт и затем протянул портсигар цыгану. Цыган не отказался.

— Спасибо, сэр, — сказал он и, подойдя к костру, стал прикуривать от раскаленных углей. Обе женщины наблюдали за ним.

— Прощайте, — произнесла необычная гостья, по-прежнему покровительственно и свысока. — Спасибо за огонь.

— Огонь общий, — сказал цыган.

Самый маленький из детей подошел к нему неуверенными шажками.

— До свидания, — сказала Иветт. — Я надеюсь, что снегопад минует вас.

— Мы ничего не имеем против, пусть пойдет снег, — ответил цыган.

— Не возражаете? — промолвила Иветт. — А мне показалось, что возражаете!

— Нет, — сказал цыган.

Она по-королевски свободным движением перекинула шарф через плечо и последовала за меховой шубой, которая шла как будто на своих собственных маленьких ножках.

Иветт была просто потрясена Иствудами, как она их называла. Маленькой еврейке надо было выждать всего лишь три месяца до того, как будет принято окончательное решение относительно развода. Она же дерзко сняла маленький летний коттедж около вересковой пустоши по дороге на Скорсби, неподалеку от больших холмов. Стояла глубокая зима, и они с майором жили в полной изоляции, даже без слуг. Он уже вышел в отставку и называл себя мистером Иствудом. Фактически для всех они уже были миссис и мистер Иствуд.

Маленькой еврейке было тридцать шесть лет. Ее дети были оба старше двенадцати и ее муж был согласен, чтобы они остались с ней, когда она выйдет замуж за Иствуда.

Так они и жили, эта странная пара, крошечная, изящная женщина с большими черными печальными, не то обиженными, не то содержащими постоянный упрек, глазами и искусно уложенными, темными вьющимися волосами. Элегантное, маленькое, своеобразное существо. И большой, светловолосый, бледноглазый молодой мужчина, сильный потомок какого-нибудь северного, старинного, может быть, датского рода. Жили в маленьком современном домике на вересковой пустоши у подножия больших холмов и вели свое собственное хозяйство.

Это было забавное хозяйство. Коттедж был сдан с мебелью. Но маленькая еврейка имела сильную склонность к стилю рококо и привезла с собой дорогие ее сердцу предметы: старинные, вычурно изогнутые шкафы, инкрустированные перламутром, черепашьим панцирем, черным деревом, слоновой костью и еще бог знает чем; старинные, с высокими резными спинками стулья, обитые итальянской парчой цвета морской волны; фигуры неизвестных богов с раздутыми ветром богато разрисованными яркими одеждами и розовыми лицами, целые полки жутких старинных фарфоровых фигурок; и наконец, довольно странную коллекцию изумительных картин, исполненных на стекле, в технике витража, созданных в начале девятнадцатого или конце восемнадцатого века.

В таком перенасыщенном и необычном интерьере она приняла Иветт, когда та несколько дней спустя после их встречи в карьере решилась нанести ей тайный визит. В коттедже была установлена целая система печей, и в каждом углу было тепло, почти жарко. В стиле рококо казалась и крошечная фигурка самой хозяйки в безукоризненном платьице, в передничке, аккуратно раскладывающая ломтики ветчины на блюде, пока большой, похожий на белую птицу майор в белом свитере и серых брюках, резал хлеб, мешал горчицу, готовил кофе и делал все остальное. Он даже умудрился приготовить блюдо с тушеным кроликом, поданное сразу после холодных закусок: мяса, салатов и икры.

Серебро и фарфор были действительно ценными; часть приданого невесты.

Майор пил пиво из серебряной кружки, маленькая еврейка и Иветт пили шампанское из хрустальных фужеров. Затем майор принес кофе. Женщины неутомимо болтали. Маленькая еврейка так и загоралась негодованием при упоминании о своем первом муже. Она решила развестись с ним сугубо из соображений нравственности. Она была очень нравственна. Майор, похожий на какую-то снежную птицу, такой сильный, по-своему даже красивый, если не принимать во внимание блеклые круглые глаза, совершенно лишенные ресниц, тоже страдал и негодовал из-за неспособности некоторых людей понять, что в жизни нравственно и что безнравственно. В его сильной, мускулистой груди атлета скрывался странный снежный ком ярости. И его нежность к миниатюрной еврейке была основана на чувстве оскорбленной справедливости, ложном представлении о нравственности, предрассудках северного племени, потомком которого он был. Все это влияло на чету Иствудов подобно мощному порыву ветра, повергая их в полную изоляцию.

После обеда они перешли на кухню. Майор закатал рукава, обнажив сильные, тренированные белые руки и аккуратно, ловко стал мыть посуду, а женщины тем временем ее вытирали. Покончив с тарелками, он обошел все комнаты, занявшись печами, которые тоже требовали внимания.

Затем он вывел маленький закрытый автомобиль и повез Иветт под дождем домой, и высадил ее у задних ворот, вернее, около маленькой калитки среди лиственниц, от которой земляные ступеньки вели вниз к дому.

Девушка была прямо-таки очарована этой парой.

— Право же, Люсиль, я встретила необыкновенных людей, — говорила Иветт, рассказывая об Иствудах.

— Наверное, с ними очень интересно, — согласилась Люсиль. — И мне нравится, что майор занимается домашней работой, во всем этом есть что-то необычное. Я думаю, с ними будет очень приятно общаться, но только когда они поженятся, не раньше.

— Да, — тихо произнесла Иветт, — да, именно так и будет.

Выходящие за рамки обычных для их круга отношения между крошечной еврейкой и бледноглазым великаном снова навели Иветт на мысли о цыгане, который было потерялся в ее сознании, и который теперь вернулся с внезапной мучительной силой.